— А мы пока устроим лагерь, — говорит Николай Васильевич. — Только осторожнее, ради бога! — Кажется, он уже жалеет о том, что так опрометчиво вызвал добровольцев. Ведь неизвестно, найдем ли мы продукты в темноте, как доберемся обратно. Неизвестен в конце концов и тот первый шаг, который сейчас мы сделаем.
Торопливо спускаемся мы по ледяной круче и перебираемся через ручей, шумящий в полынье. Карабкаемся наверх, идем по ледяному мосту шириной сантиметров двадцать. Справа и слева огромные трещины. Вниз смотреть нельзя — может закружиться голова, дрогнут руки от страха. Смотрим только вперед. Лишь бы он нигде не обрывался.
— И какие-то люди в смешном катафалке, — запевает вдруг Володя Зябкин.
Он ползет впереди на четвереньках и триконями проверяет крепость карниза.
Мне хочется сказать ему что-нибудь теплое и значительное в благодарность за эту так вовремя подоспевшую шутку. Но я, разумеется, молчу. Так уж принято: не произносить громких слов.
Небольшое плато, запорошенное снегом. Выскакиваем — откуда и силы взялись, бежим чуть ли не бегом. И вдруг моя нога попадает в трещину. Хорошо, что успел зацепиться другой. Сосульки со звоном летят вниз. Трудно все время помнить, что леднику лет тысяча и дно его покоится на глубине семисот метров.
Теперь идем медленнее, прощупывая ногами каждый шаг.
А день стремительно скатывается в ночь. Сгущаются сумерки, сереет лед, и только вершины отсвечивают багровым огнем. Руки трясутся, дышу открытым ртом, и сердце колотится отчаянно — вот-вот выпрыгнет. Володя садится прямо на снег.
— Закурим.
Курить нельзя. Мы находимся на высоте около пяти тысяч метров. Летчики, например, уже на такой высоте надевают кислородные маски. Но все же мы скручиваем одну папироску и молча курим. У самых ног течет ручей. Он проделал себе желобок и где-то недалеко проваливается вниз, шумит, как Ниагарский водопад. Даже здесь, в верховьях, Иныльчек не сплошная масса льда. Он порист, как губка. Сотни пещер, гротов, трещин, воронок наделала в нем вода, а вьюги прикрыли их сверху предательским снегом.
— С рюкзаками, пожалуй, не дошли бы до скалы, — говорит Володя, рассматривая крутой темно-коричневый останец, примыкающий к вершине.
— Правильно решил Макс, — отвечает Сережа.
За глаза ребята зовут своего начальника Максом. Так и проще, и здорово подходит к его фигуре — низенькой, полной — и к характеру — беспокойному, торопливому, неунывающему.
Я думаю о своих спутниках.
Володе Зябкину двадцать шесть лет. Сероглазый, светлорусый, с курчавой бородкой клином. Володя — москвич, с Беговой. В Москве провел детство, закончил школу. Потом поступил в гидрометеорологический техникум. Сейчас работает старшим техником в снегомерно-гидрологической партии и учится заочно в институте.
