И вот в течение всего нашего длительного путешествия по Азии не было случая, чтобы сценка с подъемным краном не вызвала бурного отклика. Дети начинали смеяться, не ожидая конца трюка. Стоило появиться подъемному крану с магнитом, и они догадывались, что произойдет дальше.
Я закончил бы беседу словами: важнейший вывод из всего моего путешествия состоит в том, что смех сообразительных детей совершенно одинаков в цейлонском Матаре и в чешском Брно. Я не видел, как индейцы уменьшают головы, но видел, как они ремонтировали на обочине дороги брошенный кем-то сломанный автомобиль и потом поехали на нем. Я не наблюдал в Индии сожжения вдов, но я видел, что там работает атомный реактор.
Иногда месяц лежит на спинке, кое-где едят змей, — а почему бы и нет? — ласточкины гнезда и другие местные лакомства. Это довольно интересные наблюдших. Но то, что дети всего мира одинаково быстро понимают трюк с магнитом и аварийным автомобилем — настоящее открытие. И оно внушает надежду Ради него стоит совершить такое далекое путешествие.
Полуденный зной, притихшее море, отмель. Над теплой водой девятнадцать почти неподвижных человеческих голов. Рук не видно, они медленными движениями описывают круги около тел, лишь изредка правая рука, вынырнув из-под воды, на мгновение поды мается кверху… Вы, конечно, угадали, что проводится собрание.
Товарищи! Тропическая жара начинает срывать наши спектакли. Моральный уровень в общем не снижается, но материальная база расшатана. Капризничает магнитофон — колебания напряжения в сети и сырость оказывают пагубное влияние на исполнение музыкальных номеров; страдают от сырости и механизмы кукол — солдаты плохо маршируют, у акробата не вращаются колеса велосипеда. От непрерывных переездов треплются декорации, куклы грязнятся.
Вы хотите задать вопрос? Ах, товарищ читатель думал, что на конце света, на Цейлоне, можно покончить со всякими собраниями. Не беспокойтесь, это собрание кончится, но до его конца еще далеко, всем надо высказаться. Итак, во-первых…
Нервы пока выдерживали, но и они начали сдавать. Ночевали мы теперь в маленьких рестхаузах, по четверо в комнате, под рваными сетками от москитов, иногда и без сеток, но с москитами обязательно. Ночи были такие жаркие, что даже простыня была невыносима, и мы казались самим себе парскими трупами, выставленными на Башне молчания — мухи, ешьте нас.
Лихорадкой никто не заболел. Во-первых, мы приехали в зимнее время, а во-вторых, каждое воскресенье на всякий случай глотали таблетки дараприма. Один из нас сочинил молитву, сопровождавшую этот утренний обряд. Вот она. Тоже результат солнечного удара, перенесенного душой поэта в тропиках:
