«Брюшко лягушки» придавал большое значение красоте ткани и менял свои юбки по нескольку раз в день. Когда он появлялся в новом туалете, в автобусе каждый раз раздавалось восторженное «О-о-о-о!», и этот темнокожий человек с усами унтер-офицера старой австрийской армии раскланивался. Его саронги (особенно один, из красного шелка в зеленую клеточку) мне так понравились, что я купил себе нечто в этом роде. К сожалению, жена восстала против того, чтобы я надевал саронг, уверяя, что в юбке у меня недопустимый вид. «А как быть с такой замечательной материей?» — вздыхал я. «Найдем ей применение, — успокоила меня жена, — я сошью из нее блузку». Теперь вы понимаете, почему у нас мужчинам не подобает носить саронг.
Но и на Цейлоне его уже носят не все, он стал признаком принадлежности к низшей касте. Де Сойса был только напарником, он ходил босиком и в саронге, хотя и шелковом, по-английски говорить не умел. Главный шофер Фернандо занимал более высокое положение, носил европейскую одежду и ботинки, хорошо говорил по-английски. К Де Сойсе он относился как к подчиненному, но уважаемому коллеге и, доверяя ему время от времени руль, подмигивал нам, как бы говоря: «Пусть старик получит удовольствие, и не обижайтесь на то, что он ездит гораздо благоразумнее, чем я». В экипаж входило еще три человека, все они были в хлопчатобумажных юбках, и каждый из них стоял на несколько более низкой общественной ступени, чем другой. Первый был механиком, второй сторожем (он даже ночевал в машине), последний мойщиком (этот ехал и спал в прицепе).
У нас это показалось бы разбазариванием рабочей силы, но на Востоке подобные вещи считают вполне нормальными, ведь каждый из пятерых делает то, что может делать только он. Все вместе они составляли образцовый, неутомимый и всегда улыбающийся экипаж, и ехать с ними было очень приятно.
Фернандо держал себя как настоящий начальник экспедиции, возил нас по Цейлону, как по собственному поместью, время от времени подносил ко рту укрепленный у руля микрофон и давал пояснения. Стремясь доставить нам удовольствие, он рассказывал самые фантастические истории, причем ему в голову не приходило, что кто-нибудь может воспринять их как ложь. Рассказывая, он смеялся: мы тоже смеялись, слушая его, так что все было в порядке.
Во время наших гастролей в Джафне он расположился у моря, сбросил европейскую одежду и с удовольствием превратился в туземца. В обернутом вокруг бедер саронге, смуглый, растрепанный и улыбающийся, он был похож на добродушного людоеда, блаженно разваливался на днище перевернутого парома и, похлопывая по нему, приглашал: «Вот мой дом, можете ночевать здесь со мной. Ночью послушаете рыб: в полнолуние они тихонько поют: у-у-у… Но предупреждаю, грешники этого услышать не могут, так что потом не жалуйтесь, что я не со стопроцентной точностью информирую туристов!».
