5 декабря караулы сменились как обычно в два часа пополуночи. За вьюжный день намело сугробы. Часовой Евсей третий час ходил вдоль Кунсткамеры. Прохожих не видно.
Евсей отошел от здания к берегу Невы. Здесь под его охраной находился открытый купеческий склад. Обходя груду прикрытых холстинами тюков с товарами, завезенными в конце навигации, караульный вступил на невский лед.
Лед был причудливо изломан в торосах. Кромка излома чем-то напоминала ощетинившийся штыками строй. Евсей залюбовался ею. Ему показалось, что на остроконечных гранях льдинок играют лучи зари. «Красиво», — подумал караульный. Часовой поднял глаза к небу. Светало, но небо еще ночное, темное. Удивленно он вновь взглянул на льдинки. В них на самом деле играли красноватые отблески. Он оглянулся и быстро побежал к Кунсткамере.
Из-под крыши с шумом вырывались длинные языки пламени. Огонь играл в окнах третьего и четвертого этажей башни. Зарево полыхнуло в левом крыле.
Выстрелы часового подняли на ноги ближние караулы. Через несколько минут солдаты гарнизонного и лейб-гвардейского пехотных полков оцепили здание.
К месту пожара приехали Нартов и Ломоносов.
Объятые пламенем, полыхали все три верхних этажа башни. Огонь уничтожал деревянные переборки стен, угрожал «императорскому кабинету», хранившему станки Петра и восковую фигуру первого российского императора.
Нартов с солдатами бросился в огонь. Они уже многое успели вынести на улицу, когда горящий готторпский глобус, подобно огромному огненному шару, проламывая пол, рухнул в нижний этаж. Спасти коллекции из галереи левого крыла было невозможно. Люди отчаялись.
Огромная фигура Ломоносова с черным от гари лицом возникла над суетившейся толпой.
— Не ахать надобно, а спасать вещи нижних этажей, где нет пламени.
Следом за Ломоносовым люди бросились в здание и стали выносить шкафы, станки. Распахнули окна. Прямо в сугробы полетели книги, костюмы разных народов, чучела, приборы, монстры и идолы.
Пожар затихал, когда появился Шумахер. Бледный от страха, он ходил вокруг разбросанных на снегу вещей и беспомощно разводил руками.
— Ну что, управитель, доволен своими распоряжениями? — гневно бросил Ломоносов. — Ты вселил людей, ты наибольше повинен в случившемся.
Шумахер не слушал или не слышал его. Его мысли сейчас занимало одно, как скрыть от двора, сената, публики истинный ущерб, причиненный пожаром. Он оглянулся на здание. Ветер медленно разгонял дым. Из серо-белой пелены отчетливо вставало обгорелое здание с рухнувшей башней и уничтоженными верхними этажами крыльев. Шумахер вскочил в карету и не крикнул, как всегда, отрывисто, а прошептал:
