На смену философии духа приходит философия жизни.
В свете обозначенных событий и трансформаций в философском дискурсе К. Хаусхофер начинает трактовать границу как конститутивный момент существования жизненных форм (Lebensformen). Более того, сама граница утрачивает характер абстрактной линии, которая в лучшем случае может быть представлена графической чертой на карте, а в метафизической перспективе и вовсе не подлежит представлению, являясь умозрительным конструктом. Граница для Хаусхофера сама представляет собой особую жизненную форму, зону борьбы (Kampfzone): «Повсюду, где хотелось тщательно провести границу, мы обнаруживали не линии, а только зоны, пояс самостоятельной жизни, заполненный борьбой!».[149] Отказ от метафизических истолкований мира провоцирует поиск принципиально новых перспектив философского мышления. В качестве одной из таких перспектив выступает жизнь, толкуемая Ницше как воля к власти: «Где находил я живое, находил я и волю к власти».[150]«Wo ich Lebendiges fand, da fand ich Willen zur Macht».[151] Идеи К. Хаусхофера вполне вписываются в парадигму философствования, инициированную Ницше и Шпенглером. В этой связи особое внимание обращает на себя разграничение стареющей и отмирающей жизни и жизни наступающей, бьющей ключом: «Ведь разграничение есть требование природы; но его закостенелость враждебна жизни, признак старения жизненных форм, доказательство быстро проходящей и исчезающей, а не наступающей и бьющей ключом жизни. В своей завершающей фазе неподвижность означает смерть, отмирание, и из этого состояния в конце концов может снова забить фонтаном новое лишь после полного устранения прежних жизненных форм».[152] Введенное Ницше в пространство философского дискурса различие угасающей и возрастающей жизни (воли к власти) было усвоено Шпенглером для разграничения феноменов культуры и цивилизации. Для Шпенглера определяющим признаком культуры является становление, в то время как цивилизация характеризуется как «ставшее» и застывшее.
Следуя данному направлению, Хаусхофер выделяет границы «правильные», «естественные» и противоестественные. Последний тип связан с необходимостью означивания, семиозиса правовых идеалов, норм и законов, ставших враждебными жизни. Такие границы обусловлены стремлением подчинить живую жизнь мертвой «букве закона». Напротив, первый тип есть проявление сильной, бьющей через край жизни. Здесь Хаусхофер, как и Шпенглер, исходит из ницшевской оппозиции восходящей и нисходящей воли к власти. Если культура обнаруживает тенденцию к росту, то она стоит на стороне восходящей жизни, если же она характеризуется установкой на фиксацию того, что уже утратило свою жизненность, то она относится к жизни нисходящей. И в том, и в другом случае культура есть жизненная форма, вопрос лишь в том, о какой жизни идет речь: «Разумеется, трудно разрешаема [проблема] во всех тех случаях, когда застывшая форма, отжившая буква закона с его внутренним правом утратили свое значение по отношению к эволюционному или революционному натиску жизни и в конечном счете должны быть опрокинуты естественной силой».
