— Бросишь, — мягко сказала мама. — Так всегда бывает.
Эти слова ещё долго звенели в его ушах, пока Костик сидел перед компьютером, не решаясь включить фонограмму для той песни. «Бросишь. Так всегда бывает». Никто в него не верит. За маму обиднее всего — всегда была на его стороне, всегда уговаривала папу уступить. Пока Венька не родился…
Наверное, не стоит и начинать, если брошу, приуныл Костик. И если никто не верит…
Он встал из-за компьютера и пошёл в свою комнату. Хорошо, что для домашних заданий вера в себя не требуется.
Я давно не видел своего знакомого огонька, жившего среди погасших, и уже начинал волноваться. Иногда о нём вспоминали мои знакомые, но так, свысока — говорили, что он гаснет, сдаётся, становится таким же, как все его дружки. Я не выдержал и отправился на поиски. Его нужно было навестить.
Я нашёл своего знакомого на окраине города. Он прятался за углом своего дома и просто кружился на месте в полном одиночестве. Его голос звучал тихо-тихо, его свет стал еле заметным, хоть ещё и теплился внутри; и если бы огоньки умели болеть, как странные существа из наших снов, этот был бы похож на настоящего больного.
— Почему ты здесь один? — не удержался я.
— Так проще, — отозвался мой знакомый, не переставая кружиться на месте. — Никто не говорит, что я плохой.
— А как же твоя семья? У тебя разве её нет? — удивился я.
Мой знакомый замер, затем закружился вновь. На белом полу виднелись слабые отсветы красного и синего — хорошо, что он ещё не до конца потух, ведь нашёл способ сберечь крохи своего света. Это меня воодушевило.
— А ты разве не знаешь, как мы гаснем? — тихо сказал мой знакомый. — Когда общаемся с другими погасшими. Ну, то есть, не только. Я сам запутался, — жалобно протянул он. — Но одно я точно знаю. Среди погасших царит уныние, которого они сами не замечают, потому что постоянно живут в нём. И если от него избавиться, свет понемногу возвращается. Поэтому я держусь подальше даже от своей семьи. Они ведь тоже погасли.
Я слушал его, не перебивая, и голос погасшего немножечко окреп. Но что-то вдруг переменилось, и крохи света внутри него принялись таять, и несколько мгновений спустя на белом полу почти не было видно отсветов.
— Шёл бы ты отсюда, — посоветовал мой знакомый. В его голосе больше не было чувств, как будто он стал серым, шершавым, обратился в пепел. — Я сам не знаю, почему гасну. Мне уже ничего не помогает.
Его голос, сухой и безжизненный, проник внутрь меня, сжал мой свет цепкой хваткой. Я ощутил, что сам гасну, и понял, о каком унынии он говорил. Мне не хотелось звучать. Что-то внутри сломалось, разладилось. Я понял, что случилось самое жуткое — я перестал верить в то, что погасшего можно зажечь заново. И меня это совсем не пугало.
