Из-за всех этих туалетных проблем большая часть семей пользовалась ночными горшками. Опорожнять горшки, мыть их и выставлять на воздух выпадало обычно на долю детей постарше. Никто этого не любил делать, и Кира тут не была исключением. Она ухитрялась спихивать на меня эту работу столь часто, что даже сейчас вспоминать не хочется.
Как-то в воскресенье отец взял меня с собой погулять. Мне было девять лет, я гордился своим отцом, а потому вышагивать рядом с ним, зная, что сейчас он целиком принадлежит мне и только мне, было блаженством. Вдруг он заговорил, и голос его был очень серьезным, даже тревожным.
— Сын, я должен предупредить тебя, — сказал он. — Ты не должен никому даже заикаться, что мы были в Югославии. Обещай, что не скажешь об этом ни друзьям, ни кому бы то ни было другому.
Я был ошеломлен. Ошеломлен и расстроен, поскольку любил хвастаться перед приятелями своим отцом, военным, которому даже поручили работу за границей.
— Почему, папа? Ну почему? — чуть ли не плакал я.
— Ты пока еще слишком мал, чтобы понять, — мягко сказал он, почувствовав слезы в моем голосе. — Может, когда-нибудь позже я смогу объяснить тебе это. А пока обещай, что будешь молчать. Ты понял меня?
Я сказал, что да, понял. Но на самом деле ничегошеньки я не понял.
Станислав, — продолжал отец (и я понял, что раз он так назвал меня, — он предельно серьезен), — это еще не все. Те две книги, что ты привез из Югославии, — припрячь их в самом укромном уголке книжной полки.
Эти книги мне подарил приятель отца — майор югославской армии. В те времена я был слишком мал, чтобы вполне усвоить жизненную истину: тот, кто сегодня в фаворе, завтра может лишиться его. Но по мере того как я взрослел, этот случай все чаще вспоминался мне, каждый раз наполняясь все большим значением.
В 1949 году отец сумел устроить меня в школу номер один в Сокольниках. Около половины всех предметов нам преподавали там по-английски, а учителя были из числа лучших в Москве. Отец очень гордился мной. Он бывало говаривал, что если я буду прилежно учиться и выработаю самодисциплину, то смогу попасть на дипломатическую службу и буду ездить за границу. Довольно скоро я понял, что большинство учеников нашей школы — дети привилегированных работников партийного и государственного аппарата. Это была элитарная школа; и одеты были все отлично — особенно по сравнению с моими прежними одноклассниками: там все мы носили обноски, а иные так и вовсе выглядели оборванцами.
