Но стоило нам начать жаловаться, как отец осаживал нас: „Даже эта квартира — для привилегированных? Многие живут еще в худших”.
Конечно же, он был прав: жить в таком доме — большое везение. Комнаты были очень просторными, а сами квартиры были спланированы наподобие миниатюрных отелей — посреди широкий холл, а в него с двух сторон выходят двери всех комнат. Кухня была весьма внушительных размеров, причем у каждой семьи был там свой посудный шкаф и кухонная плита. Это и в самом деле было редкостью по тем временам. И все равно на кухне то и дело вспыхивали сражения. Стоило кому-то проявить излишнее любопытство насчет содержимого кастрюли соседки, а то и того хуже — запустить туда ложку, дабы отведать соседского варева, — тут же вспыхивала неистовая свара, словно стаю псов спустили с цепи.
Наша комната была достаточно большой, чтобы как-то отгородить кровати друг от друга, и еще оставался клочок площади для обеденного стола. Мебель была массивной и мрачной — часть ее сохранилась еще со времени моей матери, часть перекочевала из прежней квартиры Анастасии. Вообще-то отец с Анастасией перед отъездом в Югославию продали все ненужное, зато в Белграде им удалось кое-что купить — несколько ковров, прелестные безделушки и даже одну или две картины.
Как известно, человек привыкает ко всему. Коммунальные квартиры были нормой, обусловленной необходимостью: западные районы страны были едва ли не полностью разрушены во время войны, и бездомных надо было где-то и как-то расселять. Строились новые дома, но жилья все равно не хватало для всех пострадавших от войны, не говоря уже о возраставшем спросе на него в результате естественного прироста населения. К тому же, Советский Союз никогда не смог преодолеть жилищный кризис, и квартирный вопрос до сих пор остается острым.
Самое неприятное в коммунальной квартире то, что там одна ванная на всех, один на всех телефон и совершенно нет возможности уединиться. В нашей квартире обитало более тридцати человек, но по сравнению с большинством прочих квартир наша была просто роскошной. И все же, что там творилось по утрам — настоящий бедлам? В туалет выстраивалась длинная очередь, бурлящая недовольством. „Он что там, пока всю газету не прочитает, не выйдет” Или: „Ради Бога? У вас что, нет что ли своего зеркала в комнате?”
И начинался скандал, от визга которого некуда было деться. Все знали все друг о друге: кто колотит своих жен, кто — детей, кто и когда предается любви, кто чистюля, а кто неряха. И все же, несмотря на вечные эти склоки, нас объединял некий странный род товарищества — мы были чуть ли не одной семьей. Мы вечно воевали друг с другом, но горе постороннему, если он осмеливался затронуть кого-то из нас.
