Я уже написал было две трети своей диссертации, как вдруг оставил ее с отвращением. Латышев был прав насчет трудности взятой мною на себя задачи. Невозможно было наврать столько, чтобы исследование стало приемлемым для Международного отдела, и одновременно включить в него достаточное количество правдивой информации, дабы от него была какая-то польза. Учитывая особую чувствительность советского доктринерства, просто не было возможности выработать реальные предложения относительно ситуации в Японии. А из этого следовало, что вожделенной научной степени мне не дождаться. Однако оказалось, что у начальства уже были на меня особые виды. И мне повезло в другом плане.
Как оказалось, сотрудники Международного отдела, включая и самого Коваленко, все же считали меня вполне серьезным специалистом по японскому пацифистскому движению. Равным образом, они ценили мое знание японского языка. И вот в один зимний день мой научный руководитель сказал, что Международный отдел намерен направить меня в Японию как переводчика при делегации Совета профессиональных союзов Москвы.
Меня это так взволновало, что я места себе не находил. Наконец-то я увижу страну, изучению которой посвятил столько лет? Однако до поездки в Японии было еще далеко. Надо было представить в ЦК и КГБ бесчисленное количество бумаг о себе. И лишь спустя примерно шесть недель меня вызвали в выездной отдел ЦК КПСС, где расспрашивали часа два. Кабинет занимавшегося мною чиновника был просторен, стол из красного дерева — весьма впечатляющ, а кресла удобны. На столе лежала увесистая папка, и я поразился, увидев ее название: „Станислав Александрович Левченко”. В ней было страниц 250 рапортов КГБ о моем поведении и степени моей лояльности. Так что агентура КГБ и вездесущие его стукачи не дремали.
В конце собеседования мне пришлось прослушать длинную лекцию о том, как советскому гражданину надлежит вести себя за границей. Я был предупрежден о всяких трюках, при помощи которых американские империалисты, охотящиеся де за советскими гражданами по всему миру, норовят завербовать их или скомпрометировать. Мне было сказано, что я должен держаться подальше от баров и стараться не ходить по улицам Токио в одиночку. В самом зловещем виде было сообщено о том, что японская разведка будет стараться собирать обо мне всякую информацию и что она не упустит ни одной возможности, чтобы попытаться завербовать меня. Потом мне пришлось пройти собеседование с моим старым „другом” Коваленко, заведующим японским сектором Международного отдела. Было бы неестественно, если бы я не припомнил в тот момент, как он когда-то пролаял мне: „Это твой конец. Отправляйся в Институт востоковедения”. Я понимал, что мне чертовски везет — я ходил по высоко натянутой проволоке и мог свалиться с нее в любой момент.
