На Памире | страница 26
Я собирался вернуться к поверженному дереву с подмогой и подстеречь браконьеров: раз взорвали, непременно придут за деревом. Но, не дойдя до лагеря, я увидел идущих мне навстречу старика и подростка. Они погоняли старого облезлого ишака, а за поясом у старика виднелся топор — теша. Я пропустил их мимо, буркнул что-то в ответ на «салом аллейкум», посмотрел им вслед и тронулся за ними.
Это и были «убийцы». Дряхлый седой старик в старом ватнике и сыромятных пехах (кожаные чулки, заправленные в галоши) да лет пятнадцати мальчишка в столь же непарадной одежонке. На убийц они были похожи меньше всего.
Когда я нагнал их, старик споро обрубал тешой сучья у арчи, а мальчишка связывал их волосяными веревками и стаскивал вниз, к тропе. Последовало тяжелое объяснение. Фамилию старик сообщить отказался. Когда парнишка загрузил осла и погнал его вниз, я пошел следом, чтобы узнать, куда он везет дрова. Не мешало заодно узнать, откуда они берут взрывчатку. Так я шел за молчащим погонщиком и «разводил пары». А когда мы пришли на место, я увидел, что маленький кишлак как-то хмуро оживлен. Возле кибитки, где мальчишка сгрузил дрова, толпился народ. Увидев знакомого бригадира, я подошел к нему. Пообещал рассказать о взорванной арче самому Гулямаду Сарадбекову, начальнику областного управления лесного хозяйства. Бригадир молча выслушал меня, отвел в сторонку и коротко, но ясно изложил суть дела. Арчу взорвал он сам. Пакет взрывчатки выпросил у дорожников. Сам он в войну был сапером, взрывать умеет. А взорвал потому, что вечером умерла старая Гульчера. Она была в войну председателем колхоза, а потом бригадиром. И два сына ее не вернулись с войны. И лук она лучший в области выращивала — в Москву на выставку посылали. А могилу по местному обычаю надо перекрывать арчовыми бревнами, чтобы навечно была кровля для Гульчеры. А сучья, раз уж дерево загубить пришлось, пойдут на дрова, чтобы сготовить поминальный ош для всего кишлака.
— А теперь иди жалуйся Гулямаду, — закончил бригадир.
Никуда жаловаться я не стал. То, что трехсотлетняя арча пошла на кровлю для могилы восьмидесятилетней Гульчеры, вырастившей и потерявшей на войне своих сыновей, не могло уместиться в рапорте. Конечно, произошло убийство старого дерева, налицо нарушение закона. Но кто сказал, что законы писаны против таких тружениц, как старая Гульчера?
Ну кто же не знает, что такое лазурит? Наверное, все знают. В XIII веке на что уж мало знали в Европе о Памире, а уже тогда Марко Поло писал, что бадахшанская «лазурь прекрасная, самая лучшая в свете». Но даже худшей лазури на свете мало — бледные зеленые или голубые камни Прибайкалья и Чили. А лучшая, благородного цвета индиго — на Западном Памире и в Афганистане. И все. Больше на планете лазурита не нашли. Судьба любой вещи из ляпис-лазури полна захватывающих приключений. Специалисты легко узнают, на каком месторождении добыт лазурит, из которого сделана та пли иная вещь. И когда в гробнице египетского фараона находят жука-скарабея из бадахшанского лазурита, а из скифских погребений выкапывают бусы из афганского лазурита, воображение может построить фабулу сложного приключенческого повествования о том, как кусок лазурита, добытый на Памире, попадает в Фивы, а оттуда в конце концов в Эрмитаж пли Лувр. Но только воображение. История не сохранила ни одного достоверного описания сложных индивидуальных судеб синего памирского камня. Но судьба самого минерала известна. Когда-то лазуритом отделывали царские тропы и колонны храмов. Из него изготовляли безумно дорогую краску, которой писали небо величайшие художники. Благодаря редкости и дороговизне лазурит временами в Китае попадал в обращение наряду с серебром и золотом.