Попов ускакал на своих длинных ногах куда-то вбок, заслышав свист сурка, а я стал делать описание лугов. Лесов опять не было. Высота три с половиной тысячи метров. По идее здесь еще могли расти ивы. Но плоское дно долины полностью исключало такую возможность. На плоском дне всегда скапливается холодный застойный воздух, и любая ива здесь вымерзнет. Опять просчет!
Эдик выскочил из-за камней так неожиданно, что я вздрогнул. Оказывается, он увидел, как мы с Поповым поднимаемся вторично, удивился, что мы идем не туда, куда собирались, встревожился и кинулся вслед. Эдик был взмокшим и тяжело переводил дыхание. Аркадий Васильевич встревожился было насчет оставленных без присмотра вещей, но я успокоил его: на Памире не воруют.
Через полчаса Эдик застучал зубами. Кинувшись за нами, он повесил свою штормовку на какой-то куст, чтобы не мешала, и теперь ветерок с ледников пробрал его. Идти вниз без нас не захотел. Я отдал ему свитер, а сам остался в штормовке. Через час и я стал подмерзать. Выругав Эдика за легкомыслие, мы спустились к биваку, а утром уже вышли к Пянджу, где нас ждала машина. Когда мы делились впечатлениями, Аркадий Васильевич упомянул красоту пика Маяковского.
— Как пика Маяковского?! Где он? — Эдик даже подскочил.
Я стал объяснять ему, что это та вершина, которая виднелась над трогом, в котором он появился перед нами столь неожиданно.
— Что же вы мне раньше не сказали?! — отчаивался Эдик.
Когда мы вернулись, Гурский спросил об Абхарве. Вздыхая, я с грустью, как о тяжком известии, стал говорить ему, что лесов по Абхарву нет. Каково же было мое удивление, когда Анатолий Валерьянович уверенно стал доказывать мне, что там, на Абхарве, и не может быть лесов. Снова последовало «во-первых», «во-вторых», «в-третьих»… Были там, среди доказательств, и температурные инверсии, и лавины, и бурное половодье, и многое другое, чего я, по его словам, не заметил. Я слушал его и восхищался стройностью его доказательств, чувствуя себя последним дураком. Так я до сих пор и не знаю: то ли Гурский разыгрывал меня, то ли он легко поддавался гипнозу собственных построений. Но в любом случае я вспоминаю об этом походе с удовольствием. Как, впрочем, почти о любом другом.
«УБИЙСТВО»
…Прошлой ночью было легкое землетрясение. Обычно после трудного дня разбудить нас нелегко. Но при сейсмическом толчке все мгновенно проснулись: привычка. Послушали, как камни со стуком катятся по склону, прикинули, что это далеко от нас, и, подождав еще немножко, снова уснули. А этой ночью в горах грохнул взрыв. Выскочив из палатки, я увидел, что уже брезжит рассвет. Полез было снова в спальный мешок, но мысль зацепилась за вопрос: кому это понадобилось что-то взрывать в такое неподходящее время? Сон ушел. Сегодня по плану был камеральный день. Все должны были приводить в порядок коллекции, карты, описания. В такие дни я давал сотрудникам отоспаться. Судя по всему, они собирались полностью воспользоваться этой возможностью: взрыв не произвел на них ни малейшего впечатления. А у меня этот взрыв не выходил из головы. Разбудив дежурного, я сунул в карман сухарь с горстью сахара и отправился вверх по ущелью. Через час я увидел место взрыва. Внизу, на осыпи, лежало изуродованное дерево арчи, а вверху, на скале, светлело пятно свеже-взорванной породы, среди которой виднелось темное пятно. Я полез вверх. Пятно оказалось арчевым пнем. Он не был спилен. Его торец был оторван взрывом и щетинился беспорядочными обломками древесины.
