Официант подогнал к нам тележку, нагруженную массой блюдечек, тарелочек и начал переставлять их на наш стол. Затем он откупорил бутыль вина и разлил ее содержимое по фужерам.
Существует золотое правило: никогда не спрашивай, как и из чего приготовлено блюдо. Нравится — ешь, не нравится — не ешь. В основном здесь были специи, соленья, маринады. Все очень острое. Спрашивать названья бесполезно. Все равно не запомнишь.
Потом были шашлыки, фрукты, и, наконец, знаменитый арабский черный кофе без сахара, пить который по традиции первому полагается хозяину, дабы убедить гостя в том, что напиток не отравлен.
Ресторан постепенно наполнялся. Удивляло почти полное отсутствие женщин. Однако это отнюдь не портило хорошее расположение духа мужских компаний. То здесь, то там слышались взрывы хохота, доносились оживленные голоса.
Очевидно, ресторанная обстановка везде одинакова. Может быть, поэтому я и не люблю ресторанов.
Официант принес счет. Я потянулся к бумажке. Приятель засмеялся:
— Все равно не поймешь. Арабы ведь не употребляют тех цифр, которые мы называем арабскими. Во всяком случае их написание совершенно иное.
Он ошибся. Я имел опыт чтения арабских цифр и очень хорошо понял сумму счета: 39–60.
Ресторан, в котором мы были, считается вполне приличным, но далеко не самым дорогим. Есть здесь и ночные клубы, и кабаре, и варьете. Говорят даже, где-то открыли рулетку. Но все это не для широких масс. Большинство же мужчин любит собираться в специальных клубах — кофейнях. Играют там в карты, в домино, в нарды. Смотрят телевизор. Просто судачат.
Мы вышли на улицу. Она все еще была оживленной, хотя и не так, как два часа назад. Поредел и поток автомобилей. Громогласный продавец огнеупорных носков исчез вместе со своей велотележкой. И только малолетние распространители лотерейных билетов оставались на своих местах.
— Знаете, как называется по-арабски лотерея — «я насыб», что значит «о судьба!».
— Ничего не скажешь. Удачное название.
На пустыре, где «паслась» наша машина, по-прежнему горел костер. Мне показалось, что люди, сидевшие у огня, даже не изменили своих поз за время нашего отсутствия.
Вскоре мы выбрались на широкий прямой проспект. Впереди в свете фонарей виднелись группы высоких пальм, а за ними вздымалась стена бесчисленных огоньков. Это город карабкался в гору. Постепенно мне начало казаться, что огни города вливаются в широкий безмолвный поток звезд, и никак не удавалось установить, где кончается город и начинается небо. Впрочем, какое это имело значение? Важно, что мы сами были частицами этого вселенского света. Проспект ушел в сторону. Теперь мы ехали узкими, слабо освещенными, но хорошо озелененными улицами, то и дело меняя направление. Крутизна подъема нарастала.
