Риторика в тени пирамид | страница 39
Узнает ли читатель фразы из папирусных прошений? И дерзость, рождающаяся от избытка вина и денег, и отсутствие страха перед начальством и законом — все это мы цитировали выше. Что же ответил мудрец узнику? Порочно, по его словам, лишь неправедное богатство. «Но ежели богатство твое наследственное или нажито вольною и честною торговлею, то у кого достанет подлости оттягать законное твое имение, да еще прикрывать этот грабеж личиною закона?»>{216}.
Весь эпизод (вероятно, вымышленный) мы взяли из романа Флавия Филострата «Жизнь Аполлония Тианского». Потомственный софист Флавий Филострат жил во II–III вв. н. э. (умер между 244 и 249 гг.). В его лице софистика защищает богатых людей от тех самых риторических штампов, которые с ее же легкой руки пошли гулять по папирусным свиткам! «Общие места» речей и философских трактатов пригодились императорам и доносчикам. Суть позиции императоров известна: с одной стороны, они пытались привлечь сердца подданных, с другой — воспрепятствовать развитию крупного землевладения за счет разорения мелкого и среднего>{217}.
Таким образом, «оппозиционность» прошений не противоречит их назначению. Официальная идеология включала схожие элементы «социального протеста». О протесте, конечно, можно говорить лишь с оговорками: жалобщик сетовал на те злоупотребления, с которыми демонстративно пыталось бороться государство. Он жаловался, поскольку жаловаться было не запретно, даже похвально. Один из префектов уверял, что сведения свои получил «не от немногих первых попавшихся, но выучил как в школе из случившегося в каждом городе и местности. Ибо я узнал из прошений, что некоторые частные лица…»>{218} и т. д.
Обратимся ко второй реальности, отраженной в прошениях— к образу писца. Как известно, прошения чаще всего составлялись профессионалами. Это обусловливалось, вероятно, не только и не столько неграмотностью египтян>{219}, сколько необходимостью знания формуляра>{220}. Прошения писались по единой форме, и со II в. риторическое вступление сделалось составной частью ее. В эту форму писец укладывал содержание, сообщаемое ему заказчиком.
На материале писем Паниска Ф. Фарид доказывает, что писец не был механическим прибором, пишущим под диктовку. Его образ мыслей, характер, вероисповедание ясно видны в письмах>{221}. Надо думать, прошения не менее писем отражают сознание писцов, но, поскольку эти документы более формализованы, здесь следует искать прежде всего не личность каждого отдельного писца, а мышление этого слоя в целом.