О широком ассортименте растении, которыми пользовались древние земледельцы, позволяют судить находки обгорелых зерен пшеницы и ячменя, винограда и нута (растение из семейства бобовых).
Расцвет хозяйства и культуры в южной Туркмении в конце III — начале II тысячелетия до н. э. сочетался и с новыми, существенными изменениями в общественном устройстве. Усовершенствование орудий труда и рост его производительности, наметившееся уже отделение ремесла от земледелия, специализация отдельных отраслей производства и развитие обмена — все это повышало роль больших патриархальных семей и вело к обогащению некоторых из них. Прежнее имущественное равенство начинало исчезать, что четко фиксируется археологическими данными. Так, в это время в отличие от раннеэнеолитических захоронений Анау или позднеэнеолитических захоронений Геоксюра и Кара-депе наряду с обычными бедными могилами встречаются уже и богатые погребения с обильным инвентарем. Различия в типе жилищ Намазга-депе также позволяют предполагать выделение на этом поселении более богатых семей. Можно предположить и накопление у некоторых семей значительных сокровищ; во всяком случае на такую возможность указывает так называемый «астрабадский клад», собрание золотых, бронзовых и каменных предметов эпохи бронзового века, найденное еще в XIX в. на территории северо-восточного Ирана, тесно связанного с южной Туркменией. На появление частной собственности богатых семей, а возможно, и отдельных лиц указывают и частые находки крупных медных печатей. Все это несомненно свидетельствует об интенсивном разложении первобытнообщинного строя.
Но насколько далеко зашло это разложение и каков был общественный строй земледельческих общин южной Туркмении в первой половине II тысячелетия до н. э.? На этот вопрос однозначного ответа в нашей науке еще нет. Ряд археологов, в том числе А. А. Марущенко, полагают, что высокий уровень развития производительных сил, появление имущественной дифференциации, зарождение ремесленного производства и существование огромных поселений (городов), огражденных крепостными стенами, позволяют говорить о возникновении в это время на юго-западе Средней Азии классового раннерабовладельческого общества.
Другие, и прежде всего В. М. Массон, возражают против такого заключения. В. М. Массон ссылается при этом на историю раннеклассовых обществ Шумера, Элама и древней Индии, доказывая, что и гончарный круг — орудие гончарного ремесла, и печати — знаки собственности, появились там за несколько столетий до сложения классового общества. Он обращает внимание также на то, что даже такие крупные поселения южной Туркмении II тысячелетия до н. э., как Намазга-депе и Алтын-депе, не имеют еще цитаделей, возникающих повсеместно при образовании государства как оплот правителя против своих подданных. Свою точку зрения о незавершенности процесса разложения первобытнообщинного строя у древних южнотуркменских земледельцев В. М. Массон обосновывает и тем, что в южной Туркмении периода бронзового века еще не было письменности, столь необходимой для хозяйственного учета и канцелярских установлений любых классовых обществ и государств. Этот исследователь полагает, что южнотуркменские раннеземледельческие общины в силу исторических и природных условий отставали в темпах развития от более передовых в то время «городских цивилизаций» Месопотамии, Ирана и Индии и хотя находились на пути становления классового общества, но не успели дожить до его окончательного оформления, так как процесс становления классового общества был в южной Туркмении прерван какими-то событиями периода поздней бронзы.
