Несмотря на все красноречие собеседника, мне виделось в социализме по-индонезийски и в самой гипотетической фигуре мархаена нечто расплывчатое, неопределенное. Таким же расплывчатым и неопределенным представлялось и мархаенистское учение. Создавая его, Сукарно заимствовал отдельные элементы у Сунь Ятсена, у народников, у западноевропейских социалистов. Знакомый с марксизмом и видевший его притягательную силу, он пользовался порой и марксистской терминологией. В результате возникло эклектическое учение, лишенное органической стройности.
О трагической судьбе бывшего президента мы неоднократно толковали с престарелым литератором, в прошлом видным членом Национальной партии и близким соратником Сукарно. Сейчас этот человек давно отошел от политической деятельности. Поэтому его громоздкое и труднопроизносимое яванское имя, указывающее на аристократическое происхождение, вряд ли известно широкой публике. Друзья и домашние называли его обычно профессором, но он, собственно говоря, никогда и нигде не получал этого звания, мня и считался доктором каких-то наук.
Дом профессора был полон старинной резной мебели и произведений искусства. В гостиной на видном месте висела большая репродукция известного портрета Сукарно работы художника Басуки Абдуллы. Когда газеты подняли очередную, особенно яростную кампанию против бывшего президента, хозяин убрал портрет от греха подальше.
Мы начинали с обычного ритуала, принятого в индонезийских домах: не спеша пили из маленьких чашечек душистый зеленый чай либо тянули через соломинку прохладный джеруковый сок. Хозяин показывал что-нибудь диковинное из своей коллекции. Мы толковали о балийской традиционной живописи, о деревянной скульптуре. Потом разговор переходил к главной теме.
Я попросил профессора рассказать мне, каковы, по его мнению, причины падения Сукарно.
Дело не только в трагических последствиях событий 30 сентября, — ответил он. — Сукарно столкнулся со многими объективными трудностями, наделал много ошибок, которых можно было избежать. Все это привело режим бунга Карно, «старый порядок», как его теперь называют, к тяжелому кризису еще задолго до сентября шестьдесят пятого года.
— Трудности, о которых вы говорите, я более или менее представляю. Колониальное наследие, слабая экономика, сопротивление консервативных сил, происки империалистов… Не можете ли вы, как старый соратник Сукарно, коснуться его ошибок?
— Отчего же нет? Об ошибочной линии сукарновской политики вообще не может быть и речи. Ни у кого из здравомыслящих людей не вызывала сомнений необходимость национализации или аграрной реформы.
