Сукарно изобрел НАСЛКОМ, иначе говоря, единый национальный фронт всех основных политических течений: националистов, коммунистов, мусульман.
Сукарно не пресек быстрый рост Коммунистической партии, которая охватила через свои массовые организации миллионы людей и стала оказывать заметное влияние на политику государства.
Сотрудничая с коммунистами, попустительствуя им, Сукарно стал если не вполне коммунистом, то почти коммунистом. Если сукарновский мархаенизм и не вполне марксизм, то почти марксизм.
«Старый порядок», с которым покончено, — это Сукарно плюс коммунисты.
После отстранения от власти Сукарно проживал преимущественно в Богоре, в 60 километрах к югу m Джакарты, в загородном президентском дворце рядом со знаменитым ботаническим садом. В июне 1967 года в прессе упоминалось о распоряжении военного командования западнояванского округа Силиванги, запрещающем бывшему президенту какие-либо контакты с местным населением без специального на то разреши пня военных властей. Сукарно не мог совершать поезд ки в столицу. Любое его передвижение бралось под контроль. Ни одно лицо не могло без согласия военных посетить бывшего президента в его богорской резиденции. Исключение делалось лишь для самых близких членов семьи Сукарно. По существу, он находился под домашним арестом, окруженный строгой охраной.
Позднее Сукарно должен был покинуть богорский дворец и поселиться в более скромной загородной вилле Бату Тулис, неподалеку от Богора. При этом военные власти подтвердили свои прежние распоряжения относительно режима для него. Этот режим домашнего ареста, изолировавший его от населения, принципиально не изменился, когда Сукарно было разрешено кроме Бату Тулис проживать на окраине Джакарты, на улице Гатот Суброто, в доме одной из его последних жен — японки Сари Деви. Отсюда, уже тяжело больной, он был перевезен в военный госпиталь, где и скончался в июне 1970 года.
Свой рассказ о судьбе бывшего президента Республики Индонезии я озаглавил «Трагедия бунга Карно». Пишу об этой трагедии, в которой Сукарно сам оказался во многом повинен, не без боли в сердце.
Для меня и для моих товарищей, многие годы занимавшихся Индонезией, образ президента Сукарно, бапака Сукарно, бунга Карно, казался по-своему симпатичным, обаятельным, порой вызывавшим искренна восхищение. Мужественный борец против колониального господства, бросивший в лицо колонизаторам смелое обвинение, узник голландских концлагерей, автор национально-освободительной программы панча сил, провозгласивший 17 августа 1945 года независимость страны, глава молодого государства, друг Советского Союза — таков был в нашем представлении человек в национальной шапочке — пичи, с волевым лицом, живыми, выразительными глазами. Помню выступления Сукарно в Джакарте на многолюдных митингах, страстные, спаянные определенной внутренней логикой. Прирожденный оратор, он умел воздействовать на массы. Помню и выступления индонезийского президента у нас, во время его неоднократных поездок в Советский Союз, хорошие слова о ценности дружбы между нашими народами, гневное осуждение империалистов и колонизаторов, препятствующих мирному развитию молодой республики. Книгу Сукарно «Индонезия обвиняет», переведенную на русский язык, с интересом читали в нашей стране. В предисловии к русскому изданию автор писал: «Основной линией нашей борьбы, продолжающейся уже в течение десятилетий, является сопротивление колониализму, достижение национальной независимости и завоевание справедливого и процветающего общества для народа Индонезии и для людей всего мира.
