Все это время Стивен смотрел на меня с фотографий у изножья кровати, и это служило мне одновременно утешением и источником боли. Иногда, когда я позволяла своему телу расслабиться, а мозгу прекратить работу, я была готова поверить в то, что он стоит там, прямо перед своими фотографиями. Я была готова поверить в то, что молния и в самом деле позволила мне соприкоснуться с миром духов.
А когда у меня хватало сил приподнять голову, я наблюдала за еще одним странным явлением, с которым столкнулась вскоре после того, как тетя Эва уложила меня в постель. Медный компас в деревянном футляре, который прежде принадлежал дяде Уилфреду и который я держала на тумбочке возле кровати.
Его стрелка больше не показывала на север.
Она показывала на меня, даже если я разворачивала компас. Она тоже разворачивалась в мою сторону.
– Вот это да, – шептала я всякий раз, когда стрелка упорно разворачивалась, чтобы указать на меня.
Теперь я стала магнитом.
Через неделю после начала моего восстановления, когда я уже могла садиться на кровати, не ощущая себя так, как будто кто-то лупит меня по позвоночнику кувалдой, тетя Эва вошла в мою комнату с натянутой улыбкой.
– Я сшила накидку на клетку Оберона, чтобы, пока ты выздоравливаешь, он днем вел себя тише.
В руках она держала бежевую ткань и белый конверт.
Я склонила голову, чтобы присмотреться к конверту.
– Что это?
Она сделала глубокий вдох:
– Это от твоего отца.
– Моего отца?
– Я забыла просмотреть вчерашнюю почту. Только что обнаружила это под счетами. – Она подала мне письмо. – Я оставлю тебя, чтобы ты могла спокойно это прочитать, но попытайся не волноваться, что бы он ни писал. Дай мне знать, если захочешь, чтобы я вернулась.
Я кивнула и прошептала:
– Спасибо.
Она вышла, а я осталась в одиночестве, глядя на верхнюю строчку обратного адреса – название нового дома моего отца: ГОРОДСКАЯ ТЮРЬМА ПОРТЛЕНДА.
При виде трех этих жестоких слов у меня в душе поднялась вся боль и ярость, охватившая меня в ту ночь, когда он меня покинул, – накануне того дня, когда я села в поезд до Сан-Диего, набитый озабоченными собой пассажирами.
Я вспомнила, как мы с ним сидели за кухонным столом, доедая безвкусный ужин из риса с бобами и сухого хлеба, испеченного не из пшеницы, а из кукурузного крахмала. Папа провел пальцами по седеющим русым волосам и произнес:
– Мэри Шелли, если со мной что-то случится…
– Папа, ты не умрешь от какого-то жалкого гриппа, – перебила я его.
– Речь не обязательно о смерти. Если что-то…
