Теперь плот вошел в очень изящный переход, который однажды станет корабельным коридором. Он вел к очередной последовательности камер.
— Так мне сказали правду, Старфайндер? — спросила Наиси Но-Ку. — Ты поэтому терпеть не можешь секс?
Он понимал, что она пытается спровоцировать его — и менее всего, чтобы свести счеты, скорее от необходимости скрыть собственное беспокойство, — но это знание ничего не значило для него. И она ничего для него не значила. Ничто не имело для него никакого значения. Кроме двери…
Он заметил, что в свечении появился голубоватый оттенок. Наиси Но-Ку тоже заметила это.
— Мы подходим все ближе, — заметила она.
В ее голосе слышался страх. У Старфайндера страх никогда не был составной частью его работы. А даже если и был, то он просто этого не помнил.
Ему больше не требовалось отдавать указания Наиси Но-Ку. Густеющая синева сама указывала дорогу. Эта синева была признаком излучения 2-омикрон-vіі из центрального нервного узла. Ганглий кита, пока его запас 2-омикрон-vіі остается нетронутым, продолжает жить даже после того, как сам левиафан умрет. Даже после того как кит отключается и по существу мертв. Чтобы полностью вывести его из строя, ганглий следовало полностью разрушить.
Синее излучение, в котором перемещался плот, было смертельным, его прямое воздействие мгновенно убило бы и его, и девушку. Но плот сконструировали так, чтобы не допускать Смерть внутрь. Несмотря на столь близкое соседство Смерти, а, возможно, именно поэтому, Наиси Но-Ку продолжала пренебрежительно отзываться о мужских способностях Старфайндера.
— И надо же такому случиться, что из дюжины Ион в списке, — сказала она, — компьютер выбрал мне в напарники этого лицемерного пуританина с Дёрта! Лучше бы я осталась на Ракуне!
Старфайндер едва слышал ее. Теперь в его сознании нарастал шум, шум, слагавшийся из стука в его висках и грохота его кулаков по закрытой двери. Затем плот повернул к очередному переходу и вошел в камеру более крупную, чем та, которую он только что прошел, и внезапно их со всех сторон окутала синева такой насыщенности и яркости, что перед ней блекла синева излучения в переходе. Ее источник — ганглий — неясно вырисовывался перед ними.
Отношение общества Дёрта к сексу действительно отличалось чрезмерной строгостью, но эта строгость не произрастала из нравственных ценностей древних пуритан. Первые поселенцы на Дёрте составляли религиозный культ так называемую неоессейскую церковь, и их потомки не изменились и не отклонились от аскетизма, заложенного в основу их веры. Христос представлялся им ессейским монахом, который отрицал секс, и хотя обитатели Дёрта не могли считаться настоящими ессеями, они жили, совокупляясь лишь по необходимости, а не по каким — либо другим причинам, только чтобы сохранить общество и обеспечить общину работниками. Дети считались общественной собственностью; общинные школы, которые они посещали в возрасте от трех до пятнадцати лет, были очень строго разделены по половому признаку и играли роль дома, церкви и класса. Образование больше замалчивало, чем просвещало, делало акцент на прошлом за счет настоящего и под любым предлогом избегало тех областей знаний, которые вступали в противоречие с верованиями неоессеев. Если сокращенные курсы по таким относительно современным предметам, как антропология и философия Юнга, и входили в учебные планы, то лишь потому, что общество желало относительно прилично ознакомить своих будущих просветителей с теми аспектами научной мысли, не доверять которым им должно больше всего. По завершении образования дети мужского пола работали на общинных полях, а дети женского пола — на общинных кухнях. Лица мужского пола достигали официального совершеннолетия в восемнадцать лет, а лица женского пола — в семнадцать. С этого момента разрешались браки, но супруги могли жить вместе только тогда, когда численность населения данной коммуны позволяла некоторый прирост, и только тогда в ее ряды могли влиться новые члены. Все браки ограничивались достижением возраста сорока и, соответственно, тридцати восьми лет; бывшие супруги оба получали привилегию служить своей общине на религиозном поприще, причем мужчины получали звание «монах», а женщины — звание «монахиня». Монахи и монахини пробавлялись орехами и ягодами, трижды молились утром, трижды днем и трижды вечером. Каждый день четырежды обливались холодной водой. Ходили босиком, с грозными лицами. И одевались в серые рясы до пят, с капюшонами.
