Было около двух часов дня, в небе по-прежнему ни облачка. Еще несколько минут – и скачки начнутся. Впрочем, когда первая партия лошадей рванула с места, я глядел не вниз, на беговые дорожки, а вверх, на Мэйнарда. Ну и ну! Мэйнард, казалось, позабыл обо всех своих обидах; он смеялся, он снова бахвалился – перед белым отребьем. Словно подходящую компанию наконец-то себе нашел. Или компания его нашла. Белых, кстати, так и распирало: еще бы, сам Уокер (из «тех самых» Уокеров!) с ними водится. А уж когда Мэйнардов жеребец, Брильянт, вырвался из клубов пыли, оставил далеко позади многоногое, многоглавое скопище каурых и вороных «середняков», когда, не сбавляя скорости, домчал до финиша, Мэйнард от радости едва не лопнул, да и новые его приятели с ним заодно. Мэйнард издал победный клич, бросился обниматься со всеми без разбору, махать руками, тыкать пальцем в сторону ложи и жокейского клуба, грозить и вопить. Затем повторил спектакль – уже персонально для Коррины. Члены жокейского клуба сносили все стоически, виду не показывали, сколь им отвратительно, что любимый спорт осквернен победой этого высокородного пентюха.
Скачки закончились. Я сидел в фаэтоне неподалеку от Маркет-стрит. Вот появился Мэйнард. Ни разу за всю его недолгую жизнь я не видел брата таким счастливым. Мэйнард осклабился в мой адрес и гаркнул:
– Ну, Хайрам, говорил я тебе или нет, что я их сделаю? Говорил, что нынче мой день?
– Да, сэр, говорили.
– Им я тоже сказал, – продолжал Мэйнард, усаживаясь, – я их всех предупредил!
– Да, сэр.
Помня об отцовском наказе, я поехал прочь из города, прямо домой.
– Куда ты правишь? – заорал Мэйнард. – Куда, спрашиваю, заворачиваешь? Давай назад! Я им говорил – они ноль внимания. Так вот, я покрасоваться хочу. Пускай поглядят! Пускай утрутся!
Пришлось мне править обратно в город, на центральную площадь, где напоследок трясла плюмажем виргинская знать. Однако наш фаэтон был встречен не восторженными возгласами, о нет. Ледяные взгляды, кивок-другой – без интереса, без улыбки – и возвращение к прежней болтовне, словно бы прерванной неким досадным пустяком, – вот как приняли Мэйнарда. Не знаю, на что конкретно он рассчитывал, какое соображение побудило моего брата думать, будто в этот раз виргинская знать примет его, простит ему импульсивный, взрывной характер. Когда стало ясно, что справедливость не восторжествует, Мэйнард яростным рыком велел мне ехать на окраину. Там я оставил его в борделе и получил распоряжение вернуться через час.
