Тело Лукреции вынесли на Форум, вокруг собрался народ. Брут произнес эффектную речь, призывая римлян к оружию. Произошедшая в нем перемена поразила всех. Ни следа не осталось от того дурачка и шута, каким он был все эти годы. Перед толпой говорил сильный и красноречивый лидер! И его слова падали на благодатную почву. Царю припомнили все его проступки, самоуправство, гордыню. Возмущенные люди горячо поддержали Брута, и народ вынес постановление об изгнании всего семейство Тарквиния. Войско (напомню, это было римское ополчение) с энтузиазмом поддержало это решение. Царь поспешил в город, но ворота ему уже не открыли. Ему и его сыновьям пришлось удалиться в изгнание к этрускам.
Но кто же будет управлять Римом? На этот вопрос у Брута уже был ответ. Он предложил избрать двух должностных лиц, называемых консулами, и разделить между ними власть почти царскую, но ограничить ее годичным сроком. Это предложение было с восторгом принято народом, который, проведя первое голосование, избрал первыми консулами самого Луция Юния Брута и Луция Тарквиния Коллатина, мужа Лукреции.
Это случилось в 509 г. до н. э, и эта дата считается датой основания Римской республики.[76]
Произошедшие события имели для римлян огромное значение. Они называли изгнание царей освобождением от рабства и тирании.[77] Брут стал выдающимся римским героем и считался отцом республики, освободителем. Само его имя стало символом свободы, а ведь переводится оно не иначе как «тупица»! И недаром тот другой Брут, убийца Юлия Цезаря, претендовал на то, чтобы считаться прямым потомком Луция Юния Брута, а убийство диктатора заговорщики старались уподобить изгнанию последнего царя, провозглашая свободу от тирании. Эти лозунги, эти аналогии были вполне понятны для их современников.
Рядом с образом Брута-тираноборца стоит образ Лукреции, благочестивой и невинной жены. Поруганная добродетель стала той искрой, которая разожгла пламя переворота. Несмотря на то, что она подверглась насилию, Лукреция считала себя опозоренной, и этот позор был «несчастьем похуже смерти»[78], и потому перед самоубийством она сказала: «Себя я, хоть в грехе не виню, от кары не освобождаю; и пусть никакой распутнице пример Лукреции не сохранит жизни!»[79]. Ее образ — явное указание на тот моральный идеал чистоты и целомудрия, воплощением которого римляне желали видеть матерей семейств. Но Лукреция — не пассивная жертва обстоятельств. Здесь есть и честь, и сознание этой чести, и требование отомстить за себя, с которым Лукреция обращается к мужу и отцу. Это гордая римлянка с несгибаемой волей.
