— Да, брат, за такое не похвалят.
— Сам знаю — убить меня мало за это дело. Сунуть башку в жернов — и под лед! Вот соседки и готовы были… И все-таки, как хочешь, а приятно мне, если я кого до белого каления доведу. Человек бесится, а мне — бальзам на душу!
— Раз так, то тебе среди нормальных людей и жить-то нельзя.
— Может быть… Но и друзей иметь хочется. С кем еще поговоришь? Вот и к тебе приперся. С самых выборов не виделись. И Мурзу с тех пор не встречал… Правда, наш Мурза… Слыхал? Говорят, о-го-го какой домище отгрохал: самый большой в Каунасе! Балконы, лифты, шесть этажей… Всюду мрамор. Шик-модерн! Такие, говорят, палаты воздвиг, что куда там Крезу, черт его побери со всеми потрохами! За каждую квартирку по тысяче литов драть будет. Представляешь? По тысчонке в месяц за одну квартирку! Ну, может, чуть меньше. А сколько квартир в доме? Нет, право слово, голова у этого Мурзы! Хоть и гад, а голова на плечах есть.
Домантас покраснел, нахмурился и наконец выдавил:
— Одной головы человеку мало, нужно и сердце иметь! Идеалы нужны, любовь к людям, к правде… Да мало ли что там еще в придачу к голове требуется… вон у головастика голова куда как велика, а только он даже и не лягушка еще…
— Ошибаешься, ошибаешься, братец ты мой! — взвился Крауялис. — У кого капитал, тот на все наплевал! Он и умный, он и правый, он и кудрявый… Я Мурзу, может, не меньше, чем ты, ненавижу, но в двух вещах завидую ему: во-первых, что он богат, а во-вторых… Эх, Викторас, братец ты мой милый… Веришь? Так бы и зарыдал с тобою вместе.
— Тебе-то на что жаловаться? Жену взял богатую, умную, серьезную. — Голос Домантаса предательски дрогнул: разговор коснулся открытой еще раны.
Но и для Юргиса, верно, небезразлична была эта тема, глаза у него загорелись, лицо налилось кровью.
— Эх, Викторас, Викторюкас! Ничегошеньки-то ты не знаешь… — с пафосом проговорил он. — Жена… Женитьба эта была глупее и бессмысленнее, чем все мои речи на митингах. Ей-богу, глупее. Самым наипоследнейшим делом была моя женитьба, вот что. Да, да, клянусь! Я тебе — как на исповеди: поверь, Викторас, на деньгах я женился, на богатство польстился… Ты не перебивай меня, слушай! На деньгах жениться не так уж страшно, не так уж позорно, ежели у человека за душой еще что-нибудь есть помимо брака — ну там работа, идеи разные… А для меня любовь женщины была всем, к чему я стремился, что мог обрести в этом мире. Она казалась мне единственной опорой, оставалась моей единственной верой… Погоди! Я еще не все сказал. Ты слушай! Всю жизнь до женитьбы надеялся я, что любовь вернет мне нечто потерянное, вырванное у меня жизнью, восстановит разрушенное и уничтоженное. Я надеялся, что любовь станет для меня бальзамом, живой водой, ну не знаю, чем там еще! Воскресит меня, помирит с людьми… Поверь мне, хоть десятой доле того, о чем я говорю, поверь и пойми: любовь женщины должна была вернуть мне веру в себя, дать спокойствие душе, вселить желание жить, думать, делать что-то полезное, хорошее. Она должна была уничтожить во мне ненависть к людям, поднять, обогреть…
