— Господин Алексас, об одном прошу вас — не укоряйте меня сейчас! — обернувшись к нему, нежно, с затаенной любовью и мольбой попросила Зенона. Лицо ее отражало какую-то внутреннюю борьбу.
Мурза молча взял ее руку и, как бы извиняясь, прижал к губам.
Она открыла дверцу автомобиля.
— Прошу вас, поедем. — И вспорхнула на сиденье.
— О нет, теперь, когда садится солнце, в лесу красивее всего. — Он стоял рядом и вроде бы не собирался заводить машину.
С минуту они молчали.
— Где я могу увидеть вас завтра, сударыня?
— Мы больше никогда не должны встречаться! Никогда!
— Какой жестокий приговор! Все-таки я зайду к вам…
— Пожалуйста… Но мы останемся только добрыми знакомыми. А для сердечных дел вы подыщите себе самую красивую девушку Каунаса… Если не согласны, если думаете иначе, прошу вас не заходить.
Мурза сообразил, что пора сменить тактику. Он смирил себя и прибег к давно испытанному средству — хитрой и нежной лести.
— Дорогая моя, — торжественно начал он, — не говорите мне таких слов. Я уже не мальчик. Есть немало красавиц, но все они блекнут перед вами как тени. Я встречал много интересных женщин, но лишь вы одна сделали мою жизнь осмысленной. Увидев вас, я ощутил какую-то несказанную надежду, светлую радость, желание еще раз пережить молодость со всем ее неисчерпаемым океаном чувств. До сих пор я не знал, для чего существую, но теперь вы — цель моей жизни! Скажите слово, и я готов на все…
Это действовало безотказно. Он лишний раз убедился, что все женщины одинаковы.
— Мне очень жаль, — вздохнула она. — Но… но вы же знаете, что я замужем, связана семьей.
Мурза внутренне возликовал. Он почувствовал, что она готова сдаться. Еще одно усилие с его стороны — и Зенона изгонит из своей прелестной головки провинциальные понятия о верности. И впрямь, верность мужу давно уже была иллюзорной… Что ж, поддержим эту иллюзию! Начнем доказывать, что она все еще верна, все еще невинна… Надо неизменно уверять ее в этом, даже если она ежедневно будет переступать порог его квартиры.
— Милый Алексас, уже темнеет, прошу вас, поедем.
— Слушаюсь, сударыня. — Он завел машину и развернулся.
Пока они добирались до шоссе, Мурза молчал. В лесу уже совсем стемнело. Дорога, освещаемая фарами, вилась меж высоких сосен и чахлых березок. Разглядеть можно было только стволы ближних деревьев, за ними вставала темная чащоба, местами светлея или снова хмурясь, как таинственная водная глубь.
Когда машина повернула на шоссе, Мурза сказал:
