— всё было по-другому. Они, конечно, тоже дров наломали будь здоров, и оппонента моего порадовали изрядно, но сейчас…
Сейчас, как я уже говорил, бессловесных рабов становится всё больше, да и крикливые бунтари немногим лучше.
Потому что никто не знает, что делать и куда идти. Из вашего мира уходит надежда, Егор. И её сёстры тоже[2].
Потребление растёт, цинизм процветает, а в добро уже мало кто верит. А кто верит — молчит, потому что застебают и оборжут.
Ты, будучи прикованным к постели с малых лет, очень мало общался с внешним миром и не успел этого цинизма набраться. По медицинским показателям пользование компьютерами и планшетами для тебя было серьёзно ограничено. Поэтому окном в мир для тебя стали книги — позабытые-позаброшенные в большинстве семей старые бумажные книги, что связками привозили тебе из дедовской библиотеки родители. И жизни тебя учили их авторы — наивные чудаки ушедших веков, верящие в честь и справедливость и пишущие сказки со счастливым концом…
Всё, время!
Оборвав рассказ, старик громко и официально произнёс:
— Вопрос был задан и ответ получен. Принимаешь ли ты моё предложение?
— Да, — скорее выдохнул, чем сказал Егор, которому оставалось менее минуты жизни.
— Согласие получено, — отчеканил невидимый старик. У него, кажется, даже голос помолодел. — Да начнётся игра!
И уже понизив голос:
— Удачи тебе! Не ссы, Капустин, прорвёмся.
Последнее, что запомнил Егор — вернее, уже практически не Егор, — за мгновение до переноса сознания включилась какая-то безумная музыка и чей-то противный шепелявый голос успел немелодично прокричать:
Твори добро на всей земле,
Твори добро другим во благо…[3] Похоже, ехидный старикашка всё-таки постебался напоследок.
Темнота была непроглядной. Темнота убаюкивала. Впервые за многие годы Егору было хорошо. У него наконец-то ничего не болело, и он мог просто лежать. Не терпеть, не превозмогать, не скрипеть зубами, стирая их в порошок под корень — а просто бездумно лежать и наслаждаться отсутствием боли. И не было в мире счастья выше этого.
В этом мире не было времени, в нём не было расстояний. Бывший Егор то растекался по всей Вселенной, то сжимался в точку, не имеющую длины и высоты. Этот мир был идеален.
«А старикашка обещал прессинг и сжатые булки, — лениво подумал бывший Егор. — Наврал, брехло старое». И вновь растворился в неге.
Однако спустя пару минут — или несколько столетий? — что-то дотронулось до его пятки. Лежащий на боку бывший Егор недовольно подтянул ноги к подбородку, но прикосновение повторилось, и теперь оно больше напоминало толчок. Счастливый обитатель нового мира недовольно поморщился, но толчок повторился, а потом последовал ещё один. Они были нежными и деликатными, но всё более и более настойчивыми. Наконец, один, на редкость сильный, сдвинул бывшего Егора с места.
