Одни превратились в четвероногие шагающие крепости, «танки» с мощнейшим панцирем, другие представляли собой горы мяса, передвигавшиеся на четырех опорах, третьи — «машины» для раздирания этого мяса похожими на стальные пилы челюстями.
Их окаменевшие останки обнажаются сейчас на скалистой поверхности пустыни Гоби в полосе шириной в несколько сот километров по обеим сторонам монголо-китайской границы. Много окаменелостей сконцентрировано в Нэмэгэтинской впадине, в глубине гор. Именно к пей мы совершали тысячекилометровый путь из Улан-Ватора.
Нас обгоняли машины, груженные козьими и овечьими шкурами. Свалившиеся с машин шкуры то тут, то там валялись на дороге. В Улан-Баторе говорили, что зима была суровая, снег смерзся в твердую корку, которая закрыла животным доступ к траве. Казалось, что зима не повредила только тарбаганам. Заслышав шум мотора, они бросились в паническое бегство в сторону гор, еле волоча туловище на слишком коротких ногах. Эти крупные сурки выглядели толстыми, возможно из-за пушистого меха, скрывавшего выступавшие ребра. Некоторые замирали столбиками рядом с норкой или, захваченные врасплох на пастбище, застывали неподвижно на четырех лапках, подняв торчком хвостики.
— Что бы ты сказал о шапке из тарбагана? — произнес Эдек, в котором заговорила кровь охотника. Он пытался дотянуться до двустволки, лежащей по другую сторону спинки сиденья.
— Оставь, — отговаривал я, — в это время охота запрещена. А кроме того, — припугнул я его, — их паразиты — носители чумы.
Это его сразу убедило, так что я мог не говорить об основной причине моего нежелания охотиться: пускать пули в животных, которые так жаждали жить в этом солнечном мире, среди душистой травы. Иначе — разве стали бы они разбегаться при приближении машины?
Путешественника, едущего по пустыне, ожидает открытие: после двух-трех часов езды по степи, а порой и даже целой недели, он убеждается, что она не наскучила ему. До того, как я сам понял это, мне довелось беседовать с одним монголом, путешествовавшим по Европе. Он ехал поездом из Кракова в Варшаву.
— Послушай, — обратился он ко мне, едва сдерживая зевоту, — в жизни не видел такой скуки! За окном вагона все дома, дома, деревья, опять дома… Глазу не на чем остановиться. Вот у нас в степи — совсем другое дело! Каждую минуту видишь что-нибудь новое. То лиса из-под копыт выскочит, то табун промчится вдали, то высмотришь в траве дрофу…
Тогда я не поверил ему, но потом понял, что его похвала степи была весьма скромной. Взять хотя бы небо. В этой стране без деревьев и без домов небо занимало все поле зрения. Земля — лишь плоскость, едва заметное основание этого Шатра-купола. Ее неровности казались ничтожно малыми, придавленные гигантским полотнищем, по которому проносились тучи, облака, ливни, грозы, радуги, голубые блики различных оттенков, лупа, освещенная солнцем.
