Войтек был ветераном четырех экспедиций в Гоби. Огромного роста и медвежьей силы, он вызывал восхищение у малорослых монголов, ценивших физические достоинства, тем более что их традиционными героями всегда были борцы. Каждый год в дни национального праздника вся страна следила за их состязаниями.
Однажды проездом в Далан-Дзадгад мы пошли с Войтеком в баню. Когда я вышел из кабины, на газоне перед домом разыгралась живописная сцена. В центре без рубашки стоял Войтек, так как ту единственную, что была на нем, он выстирал и сушил на заборе. Его окружили женщины, работавшие в бане, и, задирая головы, причмокивая, разглядывали мускулы:
— Сайхан хун… — говорили они. — Сайхан!..
— Что они говорят? — с тревогой обратился ко мне Войтек.
— Тебе лучше не знать этого, — ответил я и еще несколько дней заставил его просить перевести эти слова, вынуждая оказывать мне мелкие услуги. В конце концов я так распалил любопытство Войтека, что он согласился вымыть мой котелок после обеда. За эту цену я открыл ему, что «сайхан хун» значит «красивый мужчина».
В свободное время он занимался конструированием суперзмея, приспособления, которое должно было поднять в воздух фотоаппарат, чтобы запечатлеть раскопки с высоты птичьего полета. После очередной неудачной попытки для улучшения самочувствия он вслух предавался мечтам о создании аппарата из велосипедных колес и паруса. Все это оживляло интеллектуальную жизнь в лагере, поскольку в такие минуты все его население старалось придумать и обосновать множество причин, из-за которых функционирование этого сооружения будет невозможно. Однако он то и дело возвращался к своему замыслу, словно ему не давала покоя мысль, что сила гобийских ветров пропадает понапрасну.
Войтек был способным скульптором, и в его задачу входило придание пластических форм реконструкциям найденных нами динозавров по мере описания скелетов специалистами.
Мы выбрались в сомон с Эдеком и Янеком, чтобы пополнить запасы хлеба. Пересекли котловину, преодолев горы Ноэн с черными вершинами, похожими на заусенцы. Дома под зелеными крышами стояли высоко; вдали от них — кучка юрт, как стадо седых овец на лугу. Редкие прохожие сновали, казалось, бесцельно. Но когда я начал по слогам читать вывески, уклад здешней жизни сразу стал ясен: «гуанз» — «столовая», «зочид буудал» «гостиница». Почта, магазин, булочная. «Талх Эмитэй» («Хлебная женщина») продала нам десять буханок свежевыпеченного хлеба. «Ус эрэгтэй» («Водный мужчина») налил в бидоны свежей воды, которую он для удобства хозяек развозил в бочке, влекомой верблюдом. «Ясельная женщина» сушила на веревке одеяльца. Но мозг поселка и всего сомона, района, равного по территории пяти польским воеводствам, располагался и обычной юрте.
