Прошло несколько дней, и я вновь испытал нечто подобное.
Давчин и Хорлоо раздобыли барана. Вечером, когда стало очень холодно, мы все собрались в какой-то кухне-мазанке. Готовился пир, горела свеча, в печной трубе гудело пламя, мы то и дело подбрасывали сучья в огонь. Нас охватило особое настроение, вызванное всеобщим ожиданием еды, суетой, теплом, и мы, чужеземцы, готовы были подражать хозяевам во всем, до мельчайших деталей. С барана сняли шкуру, внутренности, вынутые из распоротого брюха, швырнули в помятый таз. Содержимое кишок — зеленая кашица из непереваренной травы — просто выдавили пальцами. Очищенные таким образом кишки бросили в котел, прокипятили всего несколько минут, выловили и поставили на стол в том же тазу — белые, дымящиеся, почти сырые. Мы вместе с хозяевами набросились на них, причмокивая, отхватили ножами по большой порции. Потом, зажав кусок зубами, стали отсекать его ножом у самых губ. Я тоже грыз, жевал, глотал эти похожие на резину внутренности и размахивал ножом, целиком захваченный необычностью места и времени, поглощенный одним желанием — слиться с этим краем любым способом, любой ценой. Я был в таком состоянии духа, что, казалось, мог бы участвовать в любом обряде — принесении человеческой жертвы, например, или принять подарок в виде человеческой головы, высушенной до размеров ореха, чтобы украсить ею свой письменный стол. Я утешал бы себя словами: «здесь-так-делают»,
4
Мы проскочили пески, а за ними последний на нашем пути хребет Сэврэй-Ула. Впереди раскинулась наполненная голубым светом Нэмэгэтинская впадина овальной формы, длиной в сто пятьдесят километров. По ту сторону ее виднелись гребни Тост и Нойэн. Мы остановились на обед. Ели молча, укрывшись от порывов ветра за машиной. Песок сыпался в котелки, скрипел на зубах. Над котловиной неслись светящиеся облака. Под ними висели хрустальные шлейфы дождей. На дне котловины клубились тучи пыли, вуалью взметался песок, завиваясь в гибкие столбы кирпичного цвета.
Дорога шла вниз через обширные участки, засыпанные щебнем, пересеченные глубокими рвами. Напуганные шумом, из них выскакивали джейраны, напоминающие механическими движениями тонких ножек, словно сделанных из стали, остренькими, как иголочки, копытцами, заводные игрушки. Небольшими стадами они опрометью выскакивали на дорогу в страшном испуге, потому что в ущельях ревел ветер и заглушал шум мотора. Светло-коричневые с торчащими кверху палочками хвостов, черными на концах, они мчались легко и грациозно, не в силах остановить бег, летели вверх по склону, взвиваясь к вершине.
