— Не бойся ничего, — шептала царица. — Скоро тебе нечего будет оглядываться по сторонам, как вору, следуя влечению твоего сердца… Скоро я поставлю тебя высоко, превыше всех… Но почему ты не сказал сегодня на совете, что фараону следует отправиться в поход на Фенеху и Ретену. Удалив отсюда сына, я легче могла бы свергнуть его власть. Его присутствие здесь связывает мне руки и удаляет от нас час нашего торжества. Почему же ты молчал, когда глаза мои приказывали тебе говорить?..
Писец подошел к ней и, взяв ее за руку, ответил:
— Владычица вселенной и моего сердца, я молчал, ибо молчание это было подсказано мне мудростью. Сказав о походе в присутствии жреца и Нахтмину, я погубил бы все дело. Оба они стали бы удерживать твоего сына здесь: один — чтобы не лишиться щедрого владыки, другой — следуя мудрому расчету, — страна не может сейчас вести победную войну… «Нельзя покидать шатающийся трон», — сказали бы они, и совет мой затерялся бы, как эхо в горах… Не гневайся на меня, мое небо, я уговорю фараона уехать в более благоприятное для нас время… А сейчас отпусти меня, ибо «благой бог» ждет своего слугу. Взгляни же на меня, моя владычица, дай вкусить сладость твоего взора и мед твоих уст…
Царица откинула назад голову. Из-под покрытых краской век мелькнул ее затуманенный страстью взгляд; между накрашенных кроваво-красных губ сверкнули блестящие зубы; драгоценное ожерелье сползло на ее плечи, открывая все еще молодую, красивую грудь.
Пенроирит наклонился к ней и припал губами к ее губам.
В памяти его пронесся легкий образ плясуньи Актис… Но он отогнал его, вдыхая аромат благовоний, которыми была умащена царица…
Фараон весело смеялся, слушая пересыпанную шутками речь Нерхеба. Он уже забыл о всех опасностях, грозящих его трону, и хохотал, как ребенок.
— Слушай, Пенроирит, — сказал он вошедшему писцу. — что рассказывает Нерхеб о недавнем пире в доме «хранителя нижнеегипетской печати» Бауэрдеда…
— Бауэрдед напоил своих гостей таким библосским вином, — говорил Нерхеб, — что Хамус — «хека» Бантата, приехавший к нему на праздник, упал под стол, как сгнивший лотос в воду… Собаки Бауэрдеда улеглись рядом с ним и положили голову на его толстый живот; они, верно, думали, что легли на подушку, набитую пухом попугаев… Хамус целовал собак в морды, надевал на их шеи венки из мирт и клялся, что это его жены…
— Хамус — мой верный слуга, — хохотал фараон, — я награжу его и сделаю своим «имахи» за его ненависть к пустой и полной чашам…
