— А какая настоящая?
— Не знаю. Потерял к нему всякий интерес, и фамилия выскочила из головы. Что-то вроде Парди. Женщина, которую он так гнусно зарезал, вышла за него замуж после того как потеряла первого мужа. Приехала в Калифорнию, чтобы отыскать какого-то родственника — такое тоже случается. Впрочем, вы и без меня все это знаете.
— Само собой.
— Да, но как же вы, не зная ее настоящей фамилии, отыскали могилу, неужели по наитию? Мне говорили, фамилия высечена на могильном надгробии.
— Могилу я не нашел, — неохотно признался Джаралсон; получалось, что он не знал самого главного. — Я наблюдал за всем кладбищем. Сегодня мы как раз и должны найти эту могилу. Глядите, Белая церковь.
Дорога сначала шла полями, но вот по левую руку встал лес: дубы, мадроньи, гигантские ели исчезали в тумане и только нижние ветви дерев смутно и призрачно выглядывали из белой мглы. Местами подлесок становился гуще, но пройти можно было всюду. Только когда они свернули в лес, шериф увидел чуть заметные очертания выступающего из тумана здания, которое казалось огромным и по-прежнему далеким. Но пара шагов, и он мог бы дотронуться до него рукой: потемневший от сырости небольших размеров дом был весь как на ладони. Он походил на обычную сельскую школу, построенную в архитектурном стиле нагромождения упаковочных коробок, с каменным фундаментом, заросшей мхом крышей и пустыми проемами окон, давно лишившихся стекол и самих рам. Дом разваливался, разрушался, но разве что путеводитель назвал бы руинами его останки, этот типичный калифорнийский суррогат «памятника старины». Едва взглянув на скучное строение, Джаралсон углубился в сырые заросли.
Тут и там среди кустов виднелись огороженные участки земли, в которых помещались могилы. Могилы угадывались по замшелым плитам и прогнившим деревянным надгробиям, которые клонились какое куда или простерлись ниц, по валким оградкам, по засыпанным палой листвой могильным холмикам, по выглядывавшему из-под листьев гравию, которым были обложены могилы. Зачастую, однако, ничто не выдавало места, где покоится прах горемыки, покинувшего «неутешных друзей» и, в свою очередь, покинутого ими, — ничто, кроме неглубокого выема в почве, сохранившегося, однако, дольше, нежели глубокая скорбь живых. Дорожки, если они и были когда-то, давно заросли травой нередко из самой могилы вытягивалось уже порядочное дерево, и его корни и ветви корежили и опрокидывали могильную ограду. Слышался запах гнили и запустения, который как нельзя более подходит жилищу забытых мертвых.
