Тридцать лет подряд отец собирал, сортировал, подшивал, вклеивал и хранил все, что у него было связано с войной. Похоже, что он был женат на войне, а не на моей матери.
Раз в год из отцовских сундучков и шкафчиков выплывали на свет божий галстуки немыслимых расцветок, трикотажные кальсоны, большие серебряные монеты с орлом, подвязки для носков, запонки, узкие лакированные туфли, портсигары, мыльницы, опасные бритвы из знаменитой золлингеновской стали и другие трофеи из Германии и Австрии. Верхом роскоши было коричневое кожаное пальто, доходившее мне до щиколоток. Поскольку отец не носил хороших вещей, а донашивал плохие, это пальто было отдано мне, когда я вырос. Дети в нашем дворе сочинили по этому поводу частушку и пели ее при каждом моем «кожаном выходе»:
Здрасьте, дети, я — ваш папа,
Я приехал из гестапо!
Только сейчас, когда отца уже нет, я понимаю, что он был ко мне очень привязан и по-своему сильно любил. Он выстаивал многочасовые очереди, чтобы среди зимы побаловать меня душистым апельсином или — в конце весны — первой клубникой. Когда я был уже в третьем классе, он чистил за меня ботинки, и я, как сейчас, помню карикатуру в школьной стенгазете: два урода, большой и маленький, и подпись — «Отец Льва Кригера чистит за него ботинки! СТЫД И ПОЗОР!». Так и было — большими буквами.
Армия выработала у отца соответствующий взгляд на жизнь и окружающих: по его мнению, отношения между людьми состояли из приказов, которые можно было отдавать другим или надо было исполнять самому. Словом, отцовская жизненная философия была удивительно проста, и он формулировал ее так: не крутите мне бейцим. Под этим подразумевалось: оставьте меня в покое; бросьте эти сложности; надо жить как все.
Его привычка к приказам отразилась в многочисленных белых тетрадных листиках, специально нарезанных в четверть ладони, на которых отец предписывал нам с матерью, что надо делать, и такие же памятки заготавливал для себя самого. При этом он обращался к себе в третьем лице. Помню, как в Москву должен был прилететь из Фрунзе мой дядя Саша, родной брат отца. Утром того дня на столе у отца появилась записка: «Фиме (моего отца звали Ефим): не забыть встретить его брата Сашу!». В другой раз отец написал нам с матерью: «Лева + Лиза, будьте осторожны. Ножи заточены!» …и сам порезался. На его орфографии и произношении лежал сильный отпечаток украинского местечкового детства, и он просил меня купить не арбуз, а «гарбуз» и взять котлеты в «мыске».
