фамилия. Вроде бы и я там похоронен. Говорят, что в старину испанские евреи, изгоняемые из страны, увозили с собой надгробные плиты с могил своих предков. А мне вот лишь эту карточку разглядывать — единственное, что у меня осталось от Кригера-старшего, которого больше нет. Есть только Кригер-младший, да и тот, строго говоря, уже не Кригер, а Шамир.
От всех этих размышлений становится тоскливо и муторно, и где-то в тайниках сознания сама по себе открывается дверца для детского утешения: отец не умер, он просто не пишет. Он никогда не любил писать писем. Их всегда писала мать, а от отца передавала приветы.
Отец был по-житейски умен и трезв, удовлетворялся малым, и я не помню за ним никаких страстей. В своем мировоззрении он сохранил какую-то удивительно светлую наивность, продолжая верить, что даже в отъявленном мерзавце есть некое доброе начало. Отец был незлым человеком, но чужие беды его мало расстраивали. Окружающий мир вообще занимал его гораздо меньше, чем собственная семья. Дома он постоянно утверждал свой авторитет, но делал это как-то нерешительно. Он любил раз и навсегда заведенный порядок вещей и, когда этот порядок нарушался, выходил из себя. Отец был домоседом: люди его вообще не интересовали, а гости, в частности, утомляли. По той же причине он с большой неохотой навещал своих немногочисленных родственников и знакомых. Единственной темой, которая мгновенно возбуждала его интерес и любопытство, были болезни. Он мог слушать о них часами и любил, когда о них расспрашивали его. Книг он не читал (по крайней мере, я всегда помню его только за газетой) и дома держал лишь «Краткую историю Отечественной войны», «Книгу о вкусной и здоровой пище» и второй том из собрания сочинений болгарского писателя Ивана Вазова.
Все это было тем более странно, что в юности отец пописывал стихи (не бог весть какие, правда, но вполне в духе времени) и всю войну был редактором армейской газеты, где регулярно печатал статьи и репортажи. Вообще, мне теперь кажется, что вторая мировая война окончилась в 1945 году для всех, кроме моего отца. До начала японской и финской кампаний отец был заурядным выпускником захолустного техникума, а после войны превратился в такого же заурядного экономиста. В войну же он дослужился до майора, имел денщика и личный «оппель» с шофером, повидал Европу и насобирал семь альбомов фотоснимков, которые я должен был разглядывать с почтительным восхищением и задавать дурацкие вопросы, вроде: «А это кто такой? Вот этот генерал?» или «А эта красивая женщина, она кто: немка или русская?»
