И вот этот домашний колорист просит привезти бусы аборигена, разумеется, если будет финансовая возможность. Бусы должны быть крупными и круглыми. Бывают, правда, и другие, но круглые лучше выявляют цвет. По блеску в ее глазах цвет этих бус должен был быть вроде красным, но для точности, для того чтобы потом не было бы никаких "ну, что же ты, право, никогда ничего попросить нельзя", я решился уточнить:
- А какого цвета, красного, что ли?
- Естественно! - И опустила глаза, должно быть для того, чтобы ощутимее представить себе красоту этих красных бус.
Это была ее единственная просьба, и мне хотелось ее выполнить. В одном из частных, богатых, судя по витрине, магазинов, проходя мимо, я усмотрел нечто подобное. Но цвет был иной - салатный. Я запомнил этот магазин и назавтра утром, еще до программы, уже был там.
- Были красного цвета, но сейчас, к сожалению, нет,- последовал любезный ответ смуглой продавщицы.- Попытайтесь узнать в основном нашем магазине - это филиал, а фирма - через две улицы, здесь недалеко.
Я без труда нашел магазин - уж лучше бы я его и не находил!
Высокая стройная испанка с крупными чертами лица столь же любезно выразила сожаление: красных бус нет, есть желтого цвета, еще какие-то цвета...
- Да, это действительно жалко,- видя, что меня понимают, упражнялся я в английском языке.
И вдруг, как показалось мне, она насторожилась, секунду изучала меня и спросила с той степенью интереса, которую я должен был бы разгадать здесь же, стоя перед ней. Но такой открытой враждебности я никак не мог предполагать в только что любезном человеке. Я ответил искренностью и правдой, хотя, разумеется, должен был вспомнить предупреждения наших товарищей из посольства и "затаиться", как говорит наша дочь Машка, и уж, во всяком случае, уйти от разговора:
- Простите, откуда синьор?
- Из Советского Союза,- ответил я скромно и просто.
Ее массивный подбородок сделался еще большим, от красивых глаз не осталось ничего, кроме цвета, но их застлала пелена, они враждебно-пусто смотрели на меня из глубины. Так мог смотреть мертвец на своего убийцу. Она не сделала никаких движений, но именно эта неподвижность выдавала напряжение и силу непримиримости ее вражды и ненависти. Я еще не совсем понимал, что же, собственно, происходит, лишь недоумевал, видя столь разящую перемену в человеке. Какой-то страшный смысл таился в ее ответе, да она и не старалась его скрыть, и если не говорила впрямую, то только потому, что считала, должно быть, достаточным взгляда, холода тона:
