— Какая разница? Сейчас это значения не имеет. Я, наоборот, всегда мечтала быть роковой.
— Быть роковой гораздо проще, чем пай-девочкой, — заметила Аннет.
— Не знаю… Но мужик у тебя красивый, вдруг расхохоталась она. — Выходит, не зря ты его столько времени ждала.
Я самодовольно улыбнулась. Я и сама всё ещё замирала от восторга, когда Генчик заглядывал в нашу пропахшую больничными щами палату. Синеглазый, загорелый, с растрепанными черными волосами!
Все медсестры пытались строить ему глазки.
— Ты его ревнуешь? — спросила Аннет.
— Не знаю. Немного.
— Я бы на твоем месте изошлась вся. Мой любимый меня почти бросил. Мы должны были ехать в отпуск, я тебе говорила.
А потом со мной это случилось. И он уехал один. Я уверена, что он заведет десять курортных романов. Он всегда был падок на баб.
— Зачем же тебе нужен такой бабник?
— Сама не знаю. Разве мы сами выбираем тех, кто нам нужен? Мне вот, например, никогда не нравились положительные мальчики. Мне с ними скучно.
Я подумала и согласилась с Аннет. Порочные герои всегда привлекательнее прилизанных отличников.
— Слушай а что это за шпала все время к тебе приходит? — спросила вдруг Аннет. — Приходит и молчит?
— Это моя подруга, — нехотя объяснила я.
— Ничего себе подруга! Чего ж вы не разговариваете совсем?
— Долгая история!
— А я никуда не спешу, — усмехнулась она и, вздохнув, добавила: — К сожалению.
— Расскажу в другой раз. Нет настроения.
— А она красивая. Что-то в ней есть.
Я отчаянно скучала. Молодая и полная энергии, я была вынуждена лежать на опостылевшей кровати, лежать на спине, изредка переворачиваясь на бок и на живот.
Самое ужасное — первая половина дня. В первой половине дня ко мне почти никто не приходил.
Я не могла спать долго. Да и потом, Аннет просыпалась в половине седьмого и начинала кряхтеть. Ей было всего двадцать пять, но кряхтела она не хуже древней старушки. Такое впечатление, что для нее это был такой интеллигентный способ привлечь внимание окружающих. Она вздыхала, иногда принималась деликатно покашливать.
Я сто раз просила её вести себя тише по утрам, но она недоумённо вытаращила на меня свои оленьи глаза — тарелки. Когда она пыталась изобразить удивление, её глаза выглядели огромными, как у марсианки из кино.
— А я разве шумлю? Я даже не говорю ничего…
— Ты кашляешь и громко дышишь. — Я понимала, что моя претензия звучит преглупо. В самом деле, не может же она и вовсе не дышать.
Аннет обижалась.
— Уж и кашлянуть нельзя. Когда к тебе ходят толпы обкуренных парашютистов, я ничего не говорю!
