Вернулась она с бинтом и зеленкой. Проворно обработала рану и замотала палец бинтом.
— Уйди, сама настрогаю! — грозно прикрикнула на Гордея. И сразу же сменила тему. Голос ее понизился чуть ли не до шепота. И все время, пока говорила, воровато на дверь оглядывалась, словно их кто подслушивал. — Ты на Лилю не серчай, что девушку эту не привечает, из дома гонит. Ревность в ней говорит, прежде всего. Сильные люди — они ведь большим умом сильны, а того, что рядом, не замечают. Любит она тебя и на что-то надеялась, должно быть. Да и мы все думали, что останешься ты с ней. Да и не тот она человек, чтоб напраслину возводить. Чует что-то. И у меня сердце не на месте. Вот и Матвей волнуется, все на небо смотрит, словно оттуда беды ждет…
Гордей слушал ее и понимал, что осуждать не имеет права, что доброта говорит сейчас в женщине, прежде всего. Да он и сам чувствовал, что нужно на что-то решаться, только вот на что.
— Что мне делать, теть Маш? Как быть дальше?
— Этого я тебе не могу сказать, сынок, — посмотрела она на него по-старчески мудрыми и печальными глазами. — Поговори с Лилей, постарайся объяснить ей… Многое она видит, да не все говорит. Может, тебе и скажет… на прощание, — скупая слеза выкатилась из ее глаза, которую она сразу же сердито утерла.
Всю дорогу от дома Гордей размышлял над словами старушки и пришел к выводу, что сегодня же поговорит с Лилей, как только выйдет та из своего добровольного заточения.
— Перекусим по-быстрому и продолжим, — проворно разложил он снедь на маленькой скатерке, что сунула ему перед уходом Мария, и протянул Рите ложку.
— Ты прям, как хамелеон, все время меняешь окраску, — буркнула девушка и хмуро посмотрела на него.
— На себя посмотри, — не остался он в долгу и принялся хлебать щи. Не хочет, пусть голодная остается.
На поляне повисло молчание, в течение которого Гордей не смотрел на Риту, а потом она захохотала, чем даже напугала его. Девушка смеялась так заливисто, что в какой-то момент схватилась за живот и повалилась на траву. Хотел бы он знать, что так рассмешило ее. Но глядя на Риту, губы его тоже невольно кривились в улыбке.
Рита все смеялась и смеялась, пока из глаз ее не покатились слезы, а хохот не перешел в рыдания. Вот тогда Гордей понял, что у нее настоящая истерика. Он сгреб ее в охапку и усадил к себе на колени, крепко прижимая к груди.
— Все, успокойся, — сдерживал он колотящееся в его руках тельце. — Все будет хорошо, вот увидишь. Я помогу тебе.
