Вторую свою лекцию Ницше посвятил рассмотрению цели трагического искусства. Оно представляет собой совершенно исключительное явление; все остальные искусства Греции медленно и плавно склонились к упадку. Трагедия же этого упадка не переживала, она исчезает только после Софокла, как бы под влиянием какой-то катастрофы.
Говоря об этом, Ницше называет имя ее разрушителя — Сократа; он берет на себя миссию развенчать этого самого уважаемого человека. Этот вышедший из народа человек, бедный афинянин, безобразный насмешник, убивает античную поэзию. Сократ не был ни художником, ни философом; он ничего не написал, ничему не учил, даже едва умел говорить; сидя на площади, он останавливал прохожих и удивлял их своей забавной логикой, убеждал их в их невежестве и абсурдности мнений, смеялся над ними и заставлял их смеяться над собой. Его ирония оскорбляет наивные верования, придававшие таинственную силу предкам, и высмеивает их мифы, которые поддерживали их добродетели. Он презирает трагедию и открыто заявляет об этом, и этого довольно. Еврипид почувствовал себя смущенным и сдержал поток своего вдохновения, молодой Платон, который, пожалуй, мог превзойти самого Софокла, услышав нового учителя, сжигает свои стихи и отрекается от искусства. Сократу, таким образом, удается самая решительная революция: он разочаровывает древнее человечество, с его инстинктивной жизнью и прирожденной склонностью к лирике, и с помощью речей соблазненного им Платона он устанавливает неведомую древним иллюзию, по природе своей доступную человеческому разуму, отдавшемуся ей без остатка и тем самым уничтожившему навсегда возможность гармонии. Эти страницы вошли впоследствии в книгу Ницше «Происхождение трагедии».
Обвинительная речь против Сократа смутила слушателей. Вагнер знал о выступлении Ницше и написал ему очень осторожное, но полное энтузиазма письмо в феврале 1870 года.
«Что касается меня, то я готов присоединить мой громкий голос к вашему, — да, это так! Вы достигли истины и остротой вашего ума установили правильную точку зрения. Я с восхищением жду продолжения ваших работ в вашей дальнейшей борьбе с вульгарным догматизмом. Но тем не менее положение ваше внушает мне некоторое беспокойство, и я желаю вам от всего моего сердца пе сломать себе шеи. Я хочу вам посоветовать не излагать больше своих дерзких взглядов, которым трудно поверить, в малоговорящих коротеньких брошюрах. Я чувствую, как глубоко вы проникнуты своими идеями; надо их собрать все вместе и издать большую, пространную книгу. Только тогда вы найдете себя и скажете истинное слово о божественных ошибках Сократа и Платона; ведь, несмотря на то, что мы отворачиваемся от них, мы все же не можем не обожать этих чудесных учителей. О, друг мой! Слова звучат подобно гимнам, когда мы говорим о необъяснимой гармонии этих людей, чуждых нашему миру. И какая гордость и надежда овладевают нами, когда, возвращаясь к самим себе, мы с ясностью и силой чувствуем в себе способность реализовать замыслы, оставшиеся недоступными даже этому высшему миру».
