Затем, в последний момент, она спасена, хотя она точно не знает как. Переживания остаются призрачными: «Не очнусь!» Все, что она понимает, это то, что она вдруг спасена, хотя все еще зачарована ревущей разрушающей силой. В самом деле, увеличивающийся хаос, уничтожение передаваемого из поколения в поколение богатства, кажется, доставляет ей все большее наслаждение: «Чтоб рухнули столбы!» С тех пор, как ее мир был разрушен, ей больше нечего терять и «нечего желать». Потом, в свете вспышки, она вспоминает о кукле, которая осталась в горящем доме. Она пронзительно кричит в тоске. В тот же миг появляется загадочный всадник, метнув на нее «властный взор», он спасает куклу, «сдвигает бровь» и приказывает: «— Я спас ее тебе, — разбей! / Освободи Любовь!» Таким образом, кукла возвращена, но со следующим вздохом требуется принести ее в жертву, на этот раз ее собственными руками. Она автоматически подчиняется. Однако действительный момент этой уступчивости не появляется в поэме. Мы становимся свидетелями только момента до и момента после; мы видим руки, протянутые вслед всаднику: «девочка — без куклы».
Во второй части героиня ведет себя своенравно и импульсивно, но теперь она стала старше, это молодая влюбленная женщина. Образ огня сменяется яростным, пенистым потоком; она стоит над потоком и обнимает своего любимого: «Я — все его гаремы, / Он — все мои гербы». Эмблемы вызывают воспоминание об очарованности Цветаевой благородством, рыцарством, героизмом. Далее, побуждаемая страстью, девушка подзадоривает своего любимого прыгнуть в поток, чтобы доказать любовь к ней. И потом, как и до этого, она осознает, что произошло нечто ужасное. «Окаменев — тупо — гляжу, / Как моя жизнь — тонет». И снова, в последний момент, появляется всадник и спасает ее любимого. Снова он «сдвигает бровь» и приказывает героине убить возлюбленного, «освободить Любовь!» И снова мы видим не действие, а его последствие: «Девушка — без — друга!»
Предсказуемо, что в третьем эпизоде повторяется близкая потеря, спасение, подчинение жестокому приказу и завершающая безвозвратная потеря. Этот эпизод, даже более, чем предшествующие, быстро создает настроение «мутной мглы», мрачного предчувствия, в то время как читателя проводят через одержимую гонку героини, желающей преодолеть препятствия. Теперь молодая мать побуждает маленького сына двигаться вперед, принуждая его подняться с ней на гору: «Ввысь, первенец! — за пядью пядь —/ Высь будет нашей!» Их окружают орлы, «яростный плеск крыл — и когтей сверла» составляют жалкий контраст с руками маленького мальчика. Мать, одержимая желанием, чтобы ее первенец поднялся на вершину горы, не имеет представления, как защитить его от опасностей на пути. В этой части повторяющийся прием угрозы, спасения и деспотично требуемой жертвы приобретают ритуальное выражение, в то время как крещендо страдания продолжает нарастать. Снова акт убийства в поэме опускается, но последняя строфа эпизода невыносимо безжалостна:
