В своих воспоминаниях, опубликованных в 1979 году, Ариадна Эфрон опишет свое детство в выражениях, необыкновенно схожих с описанием детства Цветаевой. Сначала была непрерывная череда нянь, а ее мать проводила с ней очень мало времени:
«Ни одна из этих сменяющихся теней не скрыла Марину от меня. Марина, так сказать, сияла сквозь всех и вся она была настоящая. Я постоянно тянулась к ней и за ней, как подсолнух, и всегда ощущала ее присутствие внутри себя, как голос совести — так сильна была сила, которую она излучала, сила, которая убеждала, требовала, властвовала. Сила любви».
В 1913 году Эфрон все еще пытался закончить среднюю школу, а Цветаева беспокоилась о его здоровье и учебе. Затем в августе в Москве от приступа грудной жабы умер отец Цветаевой. Все дети были возле него, но священника, чтобы совершить последний обряд, не позвали, потому что, как позже писала Цветаева, отец не хотел «затруднять их возле него или […] делать событие из своей смерти».
После смерти отца Эфроны провели зиму в Феодосии. К ним присоединилась Ася с сыном Андреем; она ушла от мужа вскоре после рождения ребенка. Они встретили новый год в Коктебеле, куда приехали, чтобы сделать Волошину сюрприз и вместе отпраздновать Новый год. Когда они со старым кучером проезжали сквозь снежный буран, их согревало бьющее через край веселье.
«Холодно не было, не чему было, ничего не было, ехали голые веселые души, которым не страшно вывалиться, которым ничего не делается. «Ася!» — «Да, Марина, так будем ехать после смерти!»… А этот смех! Как метель — мела, так мы от смеха мотались, как норд-ост — налетал, так смех из нас — вылетал».
Приехав, они пили за Новый год и, беззаботные и счастливые, читали стихи. Месяцем позже Цветаева писала:
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.
На поверхность выходит цветистость языка и уныние — так будет и на протяжении всей ее жизни. Смерть — ее собственная смертность — становится основной темой «Юношеских стихов», ее третьего сборника, который принял иной облик: не было больше великого романтичного бегства, только уничтожение, пыль и пепел, страх и гнев:
Слушайте! — Я не приемлю!
Это — западня!
Не меня опустят в землю,
Не меня.
Но она также выражает экзистенциальное одиночество, вызывающее развитие и принятие:
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую.
— Странно чувствовать так сильно и так просто
