Когда мать обнаруживает, что девочки в сказке не имеют отца, Ася легко воображает, что он умер от диабета или аппендицита. Марина, тем не менее, считает, что в сказке в мать влюблен разбойник и что он, должно быть, убил отца. Мать принимает предложение Марины, и на сцене появляется разбойник, чтобы потребовать от матери выбора: какую из дочерей он убьет. Мать убеждает разбойника зажечь две свечи, по одной для каждой дочери, и доверить решение судьбе: та, чья свеча утром все еще будет гореть, останется жить. Однако утром обе свечи остаются такими же высокими, как были, разбойник сжаливается и таинственно исчезает.
При таком повороте событий симпатии Марины целиком на стороне разбойника, изгнанника. Она заявляет, что сама выйдет за него замуж, хотя в сказке за него должна была выйти мать — потому что он должен любить только ее. «Да, но ты совершенно забыла, что он убил ее мужа, — напоминает мать. — Разве можно выходить замуж за убийцу отца твоих детей?» Марина соглашается, что это невозможно. Но все равно, нельзя потерять любовь. «Ну, тогда, мама, я стала бы писать ему стихи в тетрадку». Позже в жизни, всякий раз, когда ее страстные увлечения подходили к концу, Цветаева создавала свои стихи, делавшие ее переживания бессмертными.
Горечь отвергнутой любви к матери и ревность к Асе останутся с Цветаевой на протяжении всей жизни. В письме, написанном последней зимой перед смертью, все еще присутствует обида: «Я у своей матери старшая дочь, но любимая не я. Мною она гордится — вторую любит».
Согласно эссе «Хлыстовки», написанном в 1934 году, одиночество Марины в семье облегчали друзья из простого народа. Неподалеку от Тарусы, где Цветаевы снимали дачу, Марина обнаружила группу людей, состоящую из тридцати-сорока женщин и одного мужчины, принадлежавших к религиозной секте хлыстов. У всех женщин было одно отчество — Кирилловна, мужчина назывался Христом, а его подруга — Богородицей. Сами имена очаровывали Марину; кроме того, хлыстовки жили среди огромного, заросшего, брошенного сада, где она могла объедаться земляникой, малиной, клюквой и вишней. Объедаться, жадничать мать, конечно, строго запрещала. Марину очаровывала странность, свобода и радость этих людей. Но более этого ее очаровывала их любовь к ней.
«Кирилловны, удостоверяю это с усладой, любили меня больше всех, может быть именно за мою жадность, цветущесть и крепость, — Андрюша был высок и худ, Ася — мала и худа — за то, что такую вот дочку они бы, бездетные, хотели, одну — на всех! «А меня хлыстовки больше любят!» — с этой мыслью я, обиженная, засыпала. Асю больше любят мама, Августа Ивановна, няня (папа по доброте «больше любил» всех), а меня зато дедушка и хлыстовки!»
