Михаил Федорович перечитал гранки, кое-где на широких полях поставил вопросы, еле видимые глазом таинственные птички, а на самом верху, над заголовком, — «К». Это «К» качалось то в одну, то в другую сторону, и лишь на гранках, запечатлевших постановление Совета Министров СССР, было выведено крупно и четко, а под ней ясно было написано: «Хорошо ли считано с восковками ТАСС?»
Часы показали, что пора кончать рабочий день. «Волга» за тридцать минут докатила его до дачи. Вместе с женой они поужинали и пошли бродить по лесу. Ноги по колено тонули в траве, птицы пели и пели, точно наперебой хотели доставить радость. Курочкин снял рубаху и, предоставив бархатному ветерку поработать над своим телом, останавливался, глубоко вдыхал воздух.
«И чего человеку еще надо? — думал он о Васильеве. — Зарплата на двадцать рублей больше, чем он получал в редакции «Новой эры». Должность, пожалуй, такая же — претензий не может быть. Персональной машины у него не было и не будет. Тут он ничего не потерял и не приобрел. Дачи мы ему не давали, там тоже не дадут. Обижаться не на что. Чего же человек хочет? Есть такие натуры — любят склочничать. Склочник и есть. Я бы, не задумываясь, ушел из редакции, сказал бы только: «Наше вам с почтением». А он… Он еще упирается, не идет».
Жена обратила внимание на то, как, сняв шляпу, поклонившись до травы, Курочкин элегантно расшаркался.
— Чего это ты?
— Да вот, обскользнулся, — ответил Михаил Федорович.
Они шли молча. Жена не хотела нарушать то ли покоя, то ли глубокого раздумья своего мужа. И лишь на обратном пути, когда пролезли в дыру дачного забора, проделанную мальчишками, она спросила:
— Как себя чувствует Невский?
До Михаила Федоровича не сразу дошел ее вопрос.
— Невский? — Курочкин уверенно шел впереди жены по широкой аллее дачного сада. — Теперь от него нечего ждать — развалина.
Михаил Федорович остановился и посмотрел вниз на купающихся в мелкой речушке: «Охота ползать на брюхе по гальке!»
— Невский много хорошего нам сделал, — сказала жена.
Курочкин вспомнил, как пришел к Невскому, когда тот уже устроил его своим заместителем, и сказал: «Жена просила передать тебе: до конца жизни не забудем благородного твоего дела». Потом добавил: «Считай, что я лично преданный тебе человек». Вспомнилось Курочкину сейчас и то, как он, прочитав полосу газеты, подчеркнул красным карандашом ошибку, положил полосу в ящик и ушел домой спать.
Михаил Федорович хмурился, ему было тяжело вспоминать все это. Гадкий поступок терзал сердце. Курочкину хотелось, чтобы тот день вернулся, тогда он поступил бы совсем по-другому: побежал бы к Невскому и спросил: «Заметил, какая дикая опечатка?» А если бы не было Невского, спустился бы вниз и через двор, не одевшись, побежал в типографию и крикнул: «Остановите машину, на третьей странице дикая опечатка!» И Невский, может быть, был бы здоров до сих пор…
