Сверстников прижал руку Вяткиной:
— Слышите?!
Из широких окон новых домов несся голос Огнивцева, вырывалась джазовая музыка, слышался смех.
— Вот и мой дом. — Валерия остановилась. — Зайдемте ко мне.
— Ненадолго, мне надо собраться, а завтра в путь.
— В этой берлоге я живу.
Уютная, чистая, светлая однокомнатная квартира с невысоким потолком обставлена во вкусе хозяйки. На столе разные безделушки. На стене висела в рамке картина: изломанные черты лица и спутанные волосы на голове, выпученные страдающие глаза, кричащий рот, безвольно опущенные бескровные руки.
— Это же противно! — воскликнул с возмущением Сверстников.
— Да, но настоящая, сермяжная правда жизни. А вам подай прилизанного, подкрашенного, сладенького… — Валерия не закончила фразы.
— Интерес к положительному герою иным кажется прилизыванием, лакировкой и людей и жизни. Но мне всегда думается, что противники социалистического реализма страдают патологией шершавого, гнетущего, бездушного. Главное, чем дорог мне положительный герой, — он мой вождь, он всегда впереди меня, зовет меня… Что будут делать нынешние нытики в коммунизме? Коммунизм — это радость труда, радость бытия. Выбить у меня из сердца, из головы оптимизм, отнять у меня веру в сегодня и завтра? Этого я вам не позволю. Не позволю, как не позволяют люди терзать их тела вшам и другим паразитам. Мы тоже критикуем наши недостатки, критикуем, но не черним нашего строя.
Валерия села на стул. Она в первый раз видела Сверстникова в гневе: движения четкие, глаза уже не теплые, а горячие, черты лица отчетливые. Она не соглашалась с ним, но она не могла и не хотела возражать, она слушала его, любовалась им.
— Вам все так улыбается, — сказала она.
— Без улыбки я жить не могу… Революция — это заряд оптимизма многим поколениям людей. Как было бы трудно, да, пожалуй, невозможно жить, если бы утром не всходило солнце. Я иногда задаю себе вопрос: кто вы, хулители доброго и поэты мрака? Черт возьми, да кому захочется продолжить жизнь, чтобы копаться в вашей грязи?
Сверстников остановился перед Вяткиной. Она встала со стула. Он вспомнил, что многие годы ее прошли в США, и с жалостью сказал:
— Как вас искалечил капитализм, такую милую, интересную женщину!
— Не надо жалеть! — прошептала Валерия и закрыла ладонями лицо.
Сверстников стоял растерянный, беспомощный. А Валерия плакала. Он обнял ее.
— Не плачьте, не надо… Ну успокойтесь, — нежно говорил он и гладил ее голову.
Она перестала плакать, большие голубые ее глаза смотрели на него доверчиво и преданно. Сверстников не знал, что делать, собирался отстранить ее, но боялся нового взрыва истерии.
