Выпили и закусили луком с черным хлебом.
— Превосходно! — сказал Филикман.
— На здоровье, — Архипов улыбнулся. — Мы, реалисты, обязаны истории. Искусство родилось вместе с гончарами, кузнецами, плотниками, ружейниками, малярами, портными, ткачами. Мы от них. От кого же идут абстракционисты?
Филикман ответил:
— Ни от кого.
— Неужели вы верите в это? Дерева не будет, если нет корней, дерево не живет, если оно не связано с матерью-землей, не питается ее соками. Какое же может быть искусство, если оно не имеет корней в народе. У такого искусства нет прошлого, нет настоящего, какое же может быть у него будущее?!
Хемфри поднял рюмку, но не выпил, он смотрел на картину «На полевом стане». Его вниманием овладело солнце. Он где-то и когда-то видел такое солнце, но только один раз, оно так много обещало наступающему дню… Да, да, это было тридцать — тридцать пять лет назад, тогда утро он встречал на берегу озера Мичиган, это солнце было ласковое и теплое, как рука матери… И в этот день у него была удача — напечатали его первую большую статью… И не только это: в этот день Мэри, его теперешняя жена, сказала «да», и он стал солидным человеком. С «да» пришло большое приданое от ее отца, видного политического деятеля США.
Хемфри смотрел на девушку: «Черт возьми, она похожа на Мэри, на молодую Мэри…»
Павел Архипов запечатлел в картине полевой стан весной: юноши и девушки на переднем плане, пробудившаяся, в сиреневой дымке степь, огромные поблескивающие пласты перевернутой целинной земли, грачи позади тракторов, ярко-зеленые листья шиповника. С той стороны, где поле еще не вспахано, восходит солнце. Два тракториста заводят тракторы, другие выглядывают из палаток, они шутят — и по выражению лиц можно понять: шутка принята… За палаткой стоит девушка и смотрит в неоглядную даль… Ее и приметил Хемфри. Она ему напомнила Мэри…
Сели в такси. Филикман спросил Сверстникова:
— Вы читали «Историю русской литературы» Струве?
— Да, читал. Струве не поскупился на подтасовку фактов и охаивание советской литературы.
— Струве — это сын вашего знаменитого Струве.
— Народ его не знал и не знает, — ответил Сверстников.
— Не станем спорить, — примирительно сказал Хемфри.
— Я был в Сан-Франциско и присутствовал на лекции Керенского. Много лживого говорил он о моей стране. Когда в сопровождении своих поклонников Керенский хотел покинуть зал, к нему навстречу вышла высокая, стройная, с седой головой женщина с букетом цветов. Керенский с достоинством хотел принять цветы. Женщина подошла и отхлестала цветами щеки Керенского. «Подлец, подлец!» — приговаривала женщина. Она графиня, в 1917 году была среди трех девиц, которые вместо лошадей везли в фаэтоне Керенского.
