– Вот и стал ты жиголо, князь, – Галицкий зло хохотнул, и принялся отплевываться, что делал каждое утро на протяжении вот уже месяца. Но плюйся, не плюйся – Юрий постоянно ощущал, что влез в какое-то дерьмо, от которого ему вовек не отмыться.
И тем более болезненным было ощущение от того, что его рабская участь значительно облегчена, если сравнивать с первым месяцем пребывания в неволе. Тогда его избивали каждый день, на теле сплошные синяки, проснуться для него утром стало величайшим страданием. Вечно не выспавшийся и голодный, он месил ногами центнеры дерьма с пересыпанной травой и соломой, и потом лепил из них «куличики» голыми руками, потеряв всякую брезгливость в «производственном процессе». Метался по стойбищу как угорелый, пытаясь все успеть сделать – и все равно получал палкой по хребтине без всякой жалости.
«Ты никчемное существо в этом мире, князь. Ты даже кизяк лепить не умеешь – сейчас пацана из города привезли, совсем малого, а он за день их налепил вдвое больше, чем ты. И управляется на диво быстрее, и две этих упырихи его палками не бьют, довольны!
Правда и тебя не бьют, только пару раз от старика перепало, когда сюда приезжал проверять. А бабы его быстро выпроваживают, чтоб не мешал утехам прелюбодейским. Сбылась мечта моего подросткового дрючуна – я почти каждую ночь провожу в гареме с двумя телками, обучая их ремеслу из фильмов «дас ист фантасиш». Пожалуй, это единственное ремесло, что ты умеешь делать в этом мире, и самое прибыльное, господин проститут… Или мужского рода как звучит проститутка?
Ты даже правил грамматики не знаешь! Какая с тебя польза в этом мире, кусок свиного дерьма!»
Галицкий растянулся на вполне приличной кошме, а не той ветоши, по которой скакали блохи вприпрыжку – эту он хорошо выбил. Халат и шаровары у него были хоть и потрепанные, но вполне сносные, и даже приличные, в сравнении с одеяниями других рабов. Да и в отдельном сарае жил, почти как белый человек среди негров – читал в детстве книгу о страданиях чернокожих, правда как она называлась и о чем там шла речь, не помнил совершенно, как не пытался.
– Хоть так жизнь изменилась, будем считать, что к лучшему, – Юрий пододвинул плошку – там было целое богатство, немыслимое для любого раба. Горсть изюма, немного халвы, кусочек чего-то сладкого, похожего на пастилу – сегодня баба расщедрилась, та, которую он «Кощеем» нарек. Худая как жердь, видимо, глисты целым батальоном завелись, совершенно плоская, без грудей немочь, но мать красавицы Зульфии.
