– Да, госпожа, я здесь! Кизяки укладываю!
Юрий склонился в поклоне перед старшей ханум. Толстой, с черными усиками над верхней губой и недовольно сжавшимся в куриную гузку ртом. Она была старше своего мужа лет на пять, а потому к пятидесяти годам еще не подошла. Просто тут люди выглядели намного старше, чем в его времени, и многие сорокалетние считались стариками. И все просто – раз внуки есть – значит, к тебе уже подступила старость.
– Кизяки укладываешь?
Голос бабищи, которую Юрий мысленно обозвал «Лошарой», чуть подобрел, но самую малость – она день напролет наблюдала за рабом, всячески подгоняла гяура и считала, что если он остановился передохнуть хоть на немного, то является преступником.
– Пойдем, посмотрим, как ты их уложил, пес!
– Хорошо, моя госпожа!
«Это добрый знак, что она меня собакой называет. Если бы гяуром окликнула, то все, писец – отведал бы палки», – Галицкий с тоской посмотрел на увесистый дрючок в руках пожилой женщины, которым уже много раз его охаживали на удивление крепкой рукой. Плохо то, что увернуться от ударов было нельзя, как и прикрываться рукой.
В первый раз по незнанию он сделал это, за что был вначале нещадно избит татарами. А потом выдран плетью хозяином с предупреждением, что следующий раз за непокорство его просто охолостят как барана, без всяких затей, чтоб послушным стал.
Такая перспектива ужаснула парня, и он стал на диво покладистым – все же лелеял надежду вырваться из рабства и жениться, заведя детей – на это несколько раз намекал Смалец.
– Так идем, пес!
– Да-да, хозяйка!
Юрий заторопился – в душе радуясь что многочисленные мазанки привел в порядок. Сейчас они все пустые, но к зиме в них загонять для окота будут овец и жеребых кобылиц ставить. Вот тогда ему работы многократно прибавится – ибо татары пастухи ничего делать не станут, когда есть в подчинении хотя бы один христианский раб.
А таковых в стойбище было трое – сам Юрий, малец-валах, речи которого он не понимал, а татарских слов для общения не хватало. И русская девица по имени Варвара, пригожая, крепко сбитая, грудастая. Ее можно было бы назвать красавицей, если не обращать внимания на покрытое рытвинами лицо, на которое даже смотреть неприятно. Впрочем, с ней он не общался ни разу – запрещено под угрозой немедленной кастрации. И это не шутка, как могло бы показаться в 21-м веке, а спокойное предупреждение о наказании, которое последует неотвратимо.
– Так, вижу, что действительно уложил все правильно. Тебе не в Ису надо было верить и поклоны бить, а работать! А так ты ничему не научился, бездельник. Ничего, я не таких невольников заставляла работать, и тебя научу! Снимай штаны!
