С ней он вновь обрел утраченную юность. С ней почувствовал снова, что мир огромен. Учеба, военная служба сузили этот мир. «Ты все больше хмелеешь, — говорила она ему. — Что же будет в конце концов с тобой?» Сначала она была его любовницей, потом стала женой, потом он узнал других женщин, но всегда продолжал любить ее, всегда, и теперь в этом чужом городе ему ее страшно не хватало.
Ах, как прекрасна жизнь, когда веришь в солнце! Ты смотришь на него, и все смотрят. Ты любишь, и все любят. Но ты ешь хлеб, и только ты ешь хлеб, а не твой ближний.
Поэтому он вступил в организацию сторонников мира. Поэтому стал депутатом. Все депутатское жалованье он отдавал организации. И делал это с легкостью. Ведь он знал, что на пустой желудок не станешь любоваться восходом солнца, а когда тебя одолевают телесные недуги, не насладишься любовью; поэтому кто-то должен бороться, пусть даже нелегкими средствами. Иначе людям грозит опасность довольствоваться суррогатами. Жить заблуждениями. Ложными надеждами. Видеть полустертую губную помаду и мечтать о ее губах. Видеть в уголках ее большого совершенного рта два пятнышка губной помады, оставшиеся там по небрежности, и жаждать ее губ, хотя никогда, никогда не удастся их поцеловать.
Его собираются убить, так что ж? Когда он услышал, что жизнь его в опасности, он не только не огорчился, но даже обрадовался. Он был уверен в одном, только в одном: он не станет мешать убийцам. Так, зная силу своих кулаков, он никогда не поднимал руки на полицейских, несмотря на их преследования. Ведь если бы он ударил человека, то уложил бы его на месте. И, как у многих сильных людей, его руки умели только ласкать.
Он встал, готовый идти на митинг.
— Вы не представляете, что творится на улице, — сказал крайне взволнованный Мацас. — Мы должны создать вокруг вас кордон из своих людей.
— Не надо, — возразил он. — Если они настоящие мужчины, пусть нападут на нас открыто.
Остальные присутствующие придерживались иного мнения. С огнем не играют. Вся полиция на стороне террористов. Надо принять действенные меры. Время героизма прошло.
— Кто говорит о героизме? Несмотря на свою наглость, они так трусливы, что не осмелятся даже подойти к нам.
— Они бесчинствуют. И никто им не мешает.
— Идемте.
Он первым направился к двери. Ответил на приветствие хозяина гостиницы, стоявшего в холле. Потом вышел на улицу. Ночь воцарилась над Нейтрополем. На противоположной стороне световая реклама чулочной фирмы ЭТАМ зажигалась и гасла в темпе учащенного сердцебиения. Его сердце билось спокойно. Он набросал предварительно свою речь. Впрочем, когда есть что сказать, нетрудно выступить. Трудно говорить, когда нечего сказать и, несмотря на это, надо говорить.
