.
Размышляя над ошибками и просчетами последних десятилетий, Черчилль признается, что, если бы во время Парижской мирной конференции 1919 года союзники не вообразили себе, что «уничтожение освященных временем династий является прогрессом» и позволили править Гогенцоллернам, Виттельсбахам и Габсбургам, на мировой сцене никогда бы не появилось имени Адольфа Гитлера[361]. В этом мнении выражена немного консервативная, немного несовременная, но очень крепкая вера британского политика в монархию. Отношение к монархии стало одним из тех столпов мировоззрения Черчилля, которые не менялись на протяжении всей его насыщенной жизни. По его мнению, доказать «преимущество наследственной монархии довольно просто». «История любой страны, события любой эпохи, соображения здравого смысла и, наконец, всевозможные доводы теоретического и практического характера – всё свидетельствует о том, что нет и не может быть более мудрой идеи, чем идея о необходимости вывести верховное руководство страной за скобки частных амбиций, политических дрязг и перипетий партийной борьбы»[362].
Черчилль высказал эту точку зрения в конце 1909 года. Он мог повторить ее спустя десять лет после того, как отгремели залпы Первой мировой войны, и спустя сорок лет – когда позади остались кровопролитные сражения Второй мировой. В 1952 году во время своего выступления в Оттаве он скажет, что и «на уровне отдельного человека, и на уровне правительства мудро отделять пышность и помпу от реальной власти»[363]. И именно монархия, по его мнению, осуществляла подобное разделение[364]. Причем – конституционная монархия, когда «король царствует, но не правит»[365]. Везде, где в первой трети XX века пала власть императоров и королей, речь шла об абсолютной монархии. Именно абсолютизм с его «сосредоточением всей власти над повседневной жизнью мужчин и женщин»[366] в одних руках и явился одной из причин, способствовавших смене режимов. На примере Вильгельма II Черчилль показывает: главный урок трагедии кайзера состоит в том, что «никакое человеческое существо нельзя ставить в такое положение»; объединение «церемониала и государственной власти в одном лице подвергает человека огромному напряжению, непосильному для смертного», оно ставит перед ним задачи, которые «невыполнимы даже для величайших из людей». Поэтому «огромная ответственность за раболепие перед варварской идеей автократии лежит в том числе и на германском народе»
