Оленя, везшего первые санки, звали «Дядя Бон». Это был большой, худой олень с громадными рогами. Шерсть на нем была почти белая, густая и мягкая. Ноги его были большие и сильные, и под кожей при каждом его шаге отчетливо выступали мускулы. Копыта его были очень глубоко раздвоены, так что когда он ставил ногу на землю, они широко раздвигались, а когда он поднимал ногу, слышался стук сталкивающихся половинок.
К концу дня термометр упал до 41° ниже нуля. Мы окоченели от стужи и долгого сидения и с нетерпением высматривали впереди землянку, в которой должны были провести ночь. К землянке была пристроена длинная хижина; в этой хижине мы и рассчитывали спать.
Мы проехали пятьдесят миль по одной из самых плохих дорог Аляски; мы везли с собой большой запас бобов, сала, муки и сухарей, так как никто не знает, на сколько дней, благодаря вьюге или несчастному случаю, может затянуться путешествие.
Хижина стояла на вершине, холма, и в бледном свете сумерек первым увидел ее Амалик, один из наших ямщиков. Опытный глаз этих жителей севера может рассмотреть собаку или козу на далекой горной вершине; поэтому, когда Амалик громко сообщил, нам добрую весть, мы приняли ее с полным доверием и большой радостью.
Следуя за санками Амалика, прокладывающего нам путь среди встречных ям и сугробов, мы свернули с дороги и направились к землянке, в которой могли укрыться от жестокой стужи полярной ночи.
Внутри хижина, правда, была мрачна, но каждый из нас зажег одну из ламп[6] с тюленьим жиром, стоящих вдоль стен. Усевшись на моржовых шкурах, которые мы скинули со своих плеч, мы поставили слегка нагревшиеся лампы между своих ног. В хижине имелись сплетенные из сухих трав цыновки и одеяла из оленьих шкур, которыми мы прикрылись, когда легли спать на полу.
Вскоре Амалик и Узилик, позаботившись об оленях, вошли в хижину и принялись готовить нам ужин. Невозможно было делать это медленнее, чем они; но мы хорошо знали, что бесполезно было бы выражать свое нетерпение и торопить их. Каждая секунда, пока мы наблюдали их неторопливые движения, казалась нам часом. Наконец, все было готово, и мы с жадностью принялись за еду.
После долгой езды на сильном морозе мы заснули крепким сном.
На следующее утро мы проснулись поздно и увидали, что ночью поднялась страшная снежная вьюга; быстро, густой массой падали хлопья снега, образуя непроницаемую для глаз завесу, крутясь, как подхваченные вихрем листья.
Нечего было и думать продолжать путь, как ни досадно и неприятно это было для нас; никто не решился бы выехать в такую погоду. Вьюга, повидимому, должна была не скоро затихнуть, и, действительно, она бушевала в течение нескольких дней.
