. Жизнь налаживалась. Открывались первые салоны, куда приходили обменяться новостями. Впрочем, спокойно ходить по улицам, не опасаясь за свою жизнь, уже было счастьем.
Однако воздухом свободы пока можно было дышать лишь в ограниченных дозах. 18 февраля во Французском театре состоялась премьера исторической драмы Александра Дюваля «Эдуард в Шотландии, или Ночь изгоя», посвященной Карлу Эдуарду Стюарту, тщетно пытавшемуся вернуть себе английскую корону. (Двадцатью годами ранее во Флоренции юного графа де Шинона представили «доброму принцу Карлу».) Пьеса наделала много шуму; Ришельё отправился на ее второе представление и находился в ложе Шуазеля, напротив ложи Первого консула, который также удостоил театр своим посещением. Когда Арман принялся бурно аплодировать после нескольких «роялистских» пассажей, Бонапарт пришел в ярость. Пьеса была запрещена, ее автор благоразумно предпочел уехать в Петербург, а Ришельё на следующий же день получил приказ покинуть Париж в 24 часа, а Францию — в течение недели. Неожиданная помощь пришла со стороны… прессы: в газетных рецензиях утверждалось, что публика аплодировала в «трогательных» местах, получая удовольствие от хорошо написанной пьесы. Дело уладилось, герцогу разрешили вернуться в Париж.
Ришельё наперебой зазывали в гости: для дам он был героем приключенческого романа — «рыцарем Зеленого меча»[27], по выражению госпожи де Шатене. Арман появлялся на всех праздниках, в том числе у барона де Гранкура, «швейцарца по рождению, очень богатого, вращающегося в свете, немножко смешного, но всех любящего и дававшего блестящие ужины в самом блестящем обществе в самом роскошном доме»; ухаживал за дамами, общался с друзьями. Однако с женой он был откровенен и не скрывал тревоги, изглодавшей его сердце. Новый сенатус-консульт от 6 флореаля X года (25 апреля 1802-го) предоставлял эмигрантам полную амнистию и позволял им вернуть себе имущество, конфискованное государством (но не купленное в качестве государственного), за исключением лесов и недвижимости, находившихся в общественном пользовании. Но для этого нужно было принести присягу республике и отказаться от чина генерал-лейтенанта, полученного в России.
Однако Арман вовсе не хотел служить Бонапарту и не желал ссориться с императором Александром, с которым состоял в доверительных отношениях, надеясь вернуться в Россию. Прошло пять месяцев с момента его возвращения, а он не предпринял никаких шагов. Уступив мольбам жены, он позволил ей отправиться в Мальмезон к Жозефине де Богарне, ставшей в 1796 году супругой Бонапарта, и рассказать о том, как нечестно с ним поступили, не сдержав обещания вычеркнуть из списков эмигрантов сразу по прибытии. Госпожа Бонапарт сильно удивилась и пообещала, что не позднее завтрашнего дня всё будет сделано. «Она тотчас позвонила и спросила, можно ли ей поговорить с Бонапартом; ей сказали, что он на совете. Она снова подтвердила мне свое обещание, и я уехала, весьма довольная своим посольством, — вспоминала потом госпожа де Ришельё. — Я вернулась и, торжествуя, отчиталась о нем господину де Ришельё, который был не так доверчив, как я; в самом деле, напрасно мы прождали на следующий день курьера, в прибытии коего нас уверили. Господин де Ришельё решился сделать последнюю попытку: не имея ни возможности, ни желания принять закон об амнистии, он написал весьма благородное письмо Бонапарту и передал его через генерала д’Илье. Оно осталось без ответа. Друзья господина де Ришельё не могли добиться его (ответа. —
