На другой день мать пошла в гимназию вместе с сыном. Величественный директор был снисходителен, и дело ограничилось нетяжелым наказанием — Павла на несколько часов оставили в пустом классе. Милюков долго вспоминал этот случай со «стыдом и горечью» — но не за устройство фейерверка, а за то, что столь позорно, под материнскую диктовку, спасовал перед директором>{44}.
Постепенно зарождалось критическое отношение к религии и даже к власти. Оно не было значительным, и сам Милюков, казалось, не придавал ему особого значения. Но постепенно складывалось некое внутреннее чувство — скорее не отрицания, а равнодушия. Когда его первый раз вели на исповедь, предварительно строго предупредив, что он должен покаяться священнику во всех грехах, он отнесся к этому до предела серьезно, стал вспоминать всё недостойное, что было им сделано. Но едва он начал исповедь, батюшка прервал его, накрыл епитрахилью и отпустил грехи — необходимо было побыстрее завершить обряд, поскольку своей очереди ожидали еще многие прихожане. В первый раз Павел счел свое разочарование случайным, но когда подобное стало повторяться вновь и вновь, он понял, что исповедь — лишь формальная процедура, ожидание «таинства» сменилось равнодушием, хотя он на всю жизнь сохранил уважение к Церкви, ее атрибутам, художественным и историческим ценностям.
Однако скептическое отношение к духовенству, возникшее в подростковом возрасте, с годами только крепло. Сам он полагал, что это отчуждение связано не только с собственным опытом, когда батюшка лицемерно отпустил грехи, не выслушав исповедь. Подобное отношение к Церкви было присуще и его родителям. Он не помнил, чтобы в доме была Библия. Священное Писание оставалось неизвестным ему до гимназического возраста, когда надо было приступить к изучению Закона Божьего в качестве учебной дисциплины: «Проявления домашней религиозности не шли дальше обязательного минимума»>{45}.
Другое событие способствовало возникновению не очень сочувственного отношения к институту абсолютной монархии. Однажды в гимназии произошло событие «исключительной важности»: в нее заглянул посетивший Москву Александр II. Понятно, что не только директор и большинство преподавателей были взволнованы до крайности — учащимся также казалась чрезвычайной возможность увидеть своими глазами самодержца. Император лишь на минуту-другую заглянул в классы, затем состоялась процедура проводов: «Нас повели, по двое в ряд, вниз по лестнице, вслед за царем. Но мы видели сверху только его светящуюся лысину… Проводы приняли восторженный характер. С крыльца многие бросились бежать за царским экипажем. Помню, мне этот жест не понравился. Это был единственный раз, когда я близко видел Александра II»
