«Траур» продлился лишь до полудня. После обеда в Иерусалим пришла телеграмма о признании Лигой Наций декларации Бальфура и вручении Англии мандата на Палестину; хотя прошла всего лишь неделя после вынесения возмутительного приговора, Собрание депутатов превратило бурный протест в не менее бурный праздник. Во главе с Вейцманом депутаты отправились в синагогу «Хурва», расположенную в Старом городе, и забыли об узниках крепости Акко.
За свою политическую карьеру Жаботинскому пришлось испытать многое: разрывы с друзьями, непонимание, анафему и предательство. В поступке Вейцмана он усмотрел грубую политическую ошибку, и из тюрьмы обратился к ишуву с возмущенным посланием: «Нет более глубокого и более горестного унижения, чем сидеть в тюрьме в качестве защитника народа, в то время как народ забыл и тебя, и твой протест, и твою борьбу… Да, вы получили указания от Вейцмана, с одной стороны, и Собрания депутатов, с другой: не продолжать борьбу, успокоить население. Послушавшись этих указаний, вы совершили большую глупость и политический грех. Вейцман — блестящий дипломат, но политического положения в стране он никогда не понимал. Не понял он и той роли, которую сыграли годы бесконечных погромов, вследствие которых пустила корни и расцвела наглость наших врагов, в чьих глазах мы стали объектом произвола».
Жаботинский был в негодовании — он считал празднование несвоевременным и говорил, что британская администрация получила наглядный урок на будущее: руководствуясь сиюминутными соображениями, сионисты легко могут забыть унижение и пожертвовать своими товарищами.
Однако протесты против несправедливого суда над бойцами хаганы продолжались. Призывы к освобождению звучали и в Лондоне, и в Нью-Йорке. В Англии пресса называла Жаботинского еврейским Гарибальди, влиятельные «Таймс» и «Манчестер Гардиан» поставили под сомнение «разумность» оккупационных властей, вынесших несоразмерно суровые приговоры.
Жаботинского хорошо знали в правительственных кругах Лондона еще со времени организации легиона. На министра по делам колоний, которому подчинялась британская военная администрация в Каире, в палате общин обрушилась критика. Правительство вынуждено было пойти на попятную. Через две недели приговор был смягчен: Жаботинскому пятнадцатилетнюю каторгу заменили годом тюрьмы, а его товарищам срок заключения сократили до шести месяцев. Жаботинского это не удовлетворило. Он требовал полной отмены приговора, понимая, что неснятое обвинение в «грабеже и убийстве» будет впоследствии использовано политическими противниками для дискредитации любой его деятельности.
