В следующее мгновение он, с оборванной в клочья кожей на окороках, стал уже недосягаемым для второго удара рогов; но огромный лось, взвившись на задних ногах, ударил его страшными копытами и чуть не убил. Медведь завопил еще сильнее, но удержался кое-как и наконец взобрался на безопасную высоту, где, припав с жалобным пыхтением к толстой ветви, сидел смирнехонько, между тем как его победитель бесновался внизу.
Вдруг медведь заметил Кримминза, пристально смотревшего на него. Для совсем обескураженного зверя это была новая угрожавшая ему опасность. С крайним испугом медведь перелез на другую ветку, как можно подальше от нового врага, и прикорнул на ней, взвизгивая и дрожа, словно побитый щенок, и переводя унылые взгляды с человека на лося и с лося на человека, в страхе, что вот-вот они оба вместе накинутся на него.
Но сочувствие Чарли было теперь всецело на стороне несчастного медведя, его товарища по плену. И он поглядел вниз, на беспощадного лося, с искренним желанием умерить его задор и самоуверенность ружейною пулей.
Однако он был слишком дальновидный и понимавший выгоды охотников проводник, чтобы сделать это. Он удовольствовался тем, что перелез на другую, нижнюю ветку и, привлекши на себя внимание великана, высыпал в его храпящие красные ноздри добрую горсть сухого и перетершегося у него в кисете, как порошок, табаку.
Сделано это было ловко, как раз в тот момент, когда лось переводил дыхание. И медведь и человек мгновенно исчезли из глаз и памяти ошалевшего великана. Казалось, что от ревущих чиханий его огромное тело вот-вот разлетится на куски. Лось буквально становился на голову и ввинчивал морду в мягкую сырую землю, словно надеясь закопать, в ней мучителя, забравшегося ему в ноздри.
Кримминз помирал со смеху, чуть не валясь со своей ветки, а медведь перестал даже пыхтеть и скулить, изумленный и совсем сбитый с толку.
Наконец лось вскинул морду высоко вверх и стал пятиться, не видя куда, через камни и кусты, по отмели и по воде озера. Он все пятился, словно стремясь уйти от собственного своего носа, до тех пор пока, миновав мелководье, не сорвался вдруг с уступа в более глубокое место, где воды было метра полтора.
Толчок и освежающий холод ледяной воды, очевидно, навели его на новую мысль: он погрузил голову в воду и принялся вертеть ею, кашляя, отфыркиваясь и производя такое шумное волнение, что эхо раскатывалось далеко вдоль берега озера. Потом сразу выпрыгнул на отмель и пустился бежать прямо через кусты, лесом, будто тысяча охотничьих рогов затрубила ему прямо в уши.
