Если не найду тебя в Москве — позвоню. Не управляюсь и со своими бумагами, я потерял и твой телефон, взял его у Савелия и снова потерял, а обнаружил, только приехамши домой.
В. Распутин — В. Курбатову 30 июня 1990 г.
Иркутск.
В кои-то веки сел я отвечать на твое письмо почти сразу же по получении его. Но это оттого, что хочется поговорить, а все разговоры сейчас сводятся к политике. Подобного массового сумасшествия мир, наверное, не видывал, и бедная душа, у кого она еще есть, вопиет от одиночества.
Во сне я тебя не видел, но письмо ждал. Ты один из всех, с кем я близок, способен на подобное письмо. И о том, как прощались с Юрой[19], ты не мог не рассказать. Я узнал о его смерти еще в Москве, но в последний, кажется, день перед отъездом, от Савелия знал, что и ты приезжаешь, но был в последней степени остервенения от своего московского пребывания и решил не оставаться. Не стал и Кате звонить, не зная, что сказать. Я таких моментов боюсь, ты в них не на виду у людей, что не так уж и важно, а на виду у какого-то общего нашего пастыря, который докладывает о нас Господу и докладывает о благополучии наших душ. А какое уж там благополучие!
При всей нашей близости я не был с Юрой близок, и дело тут, разумеется, не в расхождениях, а в том, что по одной и той же дороге он ушел намного дальше. Он, как и ты, был в храме, а я еще топчусь перед дверьми его, собирая характеристики. Что не пускает меня туда, сам не пойму. Неготовность, необразованность, какая-то неспелость при начинающемся возрастном подгнивании, что-то, словом, несостоявшееся, что я хорошо чувствую и не могу лукавить с собой. Я, быть может, поэтому оттягиваю поездку в Печоры, там надо иметь евангельский чин души, которого у меня нет.
Юра не сразу, но давно уже установил себя правильно, нашел себя, как говорят, у него было чем мыслить, да еще при удивительно добром сердце, при огромной работоспособности, — как он нужен был сейчас и как его будет недоставать! У меня и было-то всего несколько человек, на которых, считал я, стоит Москва, а теперь их руки разъяты в самом нужном месте. После Юры Селезнёва[20] это самая большая потеря.
Моя адресная книжка наполовину уже с вычеркнутыми именами. Вычеркивать его рука не поднимается. А новых я в нее почти не вписываю, всё меньше тех, кому хочется позвонить и прийти. Всё уже круг… Какое-то огромное разрушенное поле, сплошь в свалках, над которыми беснуются требовательные голоса ничего уже и не желающих понимать, кроме требований, — вот что сегодня Россия. Картину эту не хочется продолжать, кроме того что мы слышим друг друга в молитве и неуверенных наших делах едва ли не только в своем кругу.
